Звездный уголь потух

* * *
Яблочко зеленое,
как тебе висится,
как тебе качается,
.                  невидаль моя?
На тебя поглядывает хитрая лисица,
ждет, пока созреешь, мудрая змея…

О тебе
горячее солнце не забудет –
к сентябрю нальешься,
.                  упадешь в траву…
В сентябре, наверное, здесь меня не будет,
потому – зеленое яблочко сорву.

Кожуру поглажу –
тоненькую кожу…
Мягко согревая, подержу в руке.
Надкушу не сразу
.                 и не сразу брошу –
чтоб запомнить вяжущий вкус на языке.

Так или иначе –
грустно понимают
хитрая лисица,
.                мудрая змея:
наливные яблоки – свиньи поедают,
и поделать с этим ничего нельзя.

Яблочко зеленое –
терпкая догадка,
может быть, ты все-таки
.                 сорвано не зря…
Но как жалко все-таки
и жестоко сладко
то, что невозможно мне
.                ждать до сентября.

МЕДВЕДЬ

Съезжает месяц на боку
по краю лога…
Печной трубой дымит в снегу
твоя берлога.

Дремучий полусвет в глазах,
и дышишь ровно –
надежно мох сидит в пазах,
могучи бревна.

Ты долго силу набирал,
не сдавшись гнусу…
Ты это место выбирал
себе по вкусу,

себе по нраву – для судьбы,
не для бравады.
А шкурники – то у тропы,
то у привады –

тебя пытались подстеречь…
Но был – то промах,
то слишком мелкая картечь
у них в патронах.

Ты шел, отряхиваясь – от
древесной гнили…
И две медведицы – с высот –
тебя манили.

Но – лишь покрылся мерзлый лог
белесой шерстью,
ты глубоко в тиши залег –
не сдвинуть жердью.

И – одинок, невозмутим –
у лампы слабой
листаешь книгу прежних зим
тяжелой лапой.

Дремучие увидишь сны,
играя в прятки
с самим собою – до весны,
до первой травки,

когда, прищурившись на свет
и зиму прокляв,
ты выйдешь к суете сует,
неповоротлив.

И двинешься в людском кругу,
лишь звездам веря, –
как подобает на веку
большому зверю.

* * *
Звездный уголь потух,
темнота в деревах поредела.
Неохотно мой дух
возвращается в сонное тело.
Узнаёт он шалаш
у корявой березы… И злая
сука черная – страж –
вздрогнет, но
на него не залает.
Снова плоть обретя,
заморозит он в памяти где-то
все, что видел, бродя
и летая по отмелям света.
Сам задремлет – к другой,
скрытной жизни еще не готовый.
Но моею щекой
вдруг почувствует лапник еловый.
И, хвоей опоен,
вновь полюбит до лучшего часа
шум безлиственных крон,
в небе брачную песню бекаса…
Будет холод, роса,
черствый хлеб, жесткий путь –
небосвода…
Приоткрою глаза.
И – глядящее в сторону входа –
разряжу я ружье…
Протяну
к жизни зябкую руку,
чтоб погладить ее –
злую черную верную суку…

* * *
Стремясь под небо – к облачному крену,
впивая ширью низовой сквозняк,
великая река швыряет пену
в береговой щербатый известняк.

И, сам себя от стаи отлучая,
уходит к солнцу запредельных стран
в молчанье
полуутка-получайка –
с волны взлетевший черный корморан.

И, жизнь былую на ветру листая,
читаешь в ней, что душу не смогла
связать законом
никакая стая,
а пену можешь сам стряхнуть с крыла…