Воспоминания об Александре Межирове

В жизни и в творчестве человек разный. У Александра Межирова были самые разнообразные таланты из этих двух, отдельных друг от друга областей.

Главным был, конечно, – поэтический талант. Его мать, Елизавета Семеновна, хотела, чтобы сын с детства полюбил поэзию. Поэтому она стала вечерами перед сном читать ему стихи – Некрасова, Пушкина, позднее Тютчева, Блока. Его дед писал стихи. «Истинные поэты потому именно редки, что им должно обладать в одно и то же время свойствами, противоречащими друг другу: пламенем воображения творческого и холодом ума поверяющего» (Баратынский). Межиров считал, что истинных поэтов всегда очень мало и что остальные пишущие – просто стихотворцы. Считал, что поэтов так же немного, как настоящих читателей, которые по-своему тоже поэты, только не пишущие и, во все времена, являющиеся величиной постоянной.

К этому надо добавить вкус Межирова. Он проявлялся во всем. В одежде, в том, каким был его кабинет, в поведении, в разговоре. И, конечно, в поэзии. Считают, что талант – это вкус. Чаще всего вкус бывает природным или воспитывается чтением и окружением. Думаю, у него это слилось воедино. Он родился в интеллигентной семье, его отец и мать окончили классические гимназии, где и в женских преподавались древнегреческий и латынь. Само расположение дома, где он рос, в Лебяжьем переулке, в сердце старой Москвы, атмосфера улиц и всей жизни тех лет, язык того времени, «еще водой не разведенный», музей Изобразительных искусств им. Пушкина рядом на Волхонке, куда он часто бегал, – все это сформировало его. В школе он попал в класс выдающегося учителя литературы В.В. Литвинова.

Таким образом, для возникновения поэтического таланта жизнью было привлечено множество обстоятельств.

Были у Межировы и другие таланты.

Например, его память. Она была совершенно феноменальной, он знал наизусть великое множество стихотворений, своих и написанных другими поэтами. Он мог читать их бесконечно, поражая окружающих. «Читать мог хоть всю ночь – пока не пересохнет горло… искренне, со слезами восхищения на глазах. Таких людей больше нет», – писала в своих воспоминаниях дочь поэта Арона Вергелиса Наталья Вергелис. Интересно, что заикание Межирова, появившееся от контузии на войне, мгновенно пропадало, когда он читал стихи или говорил о поэзии.

Другим его талантом была большая образованность в разных областях. В школьные годы он прочитал все главные произведения мировой литературы, прекрасно знал экономику, хотел стать историком, посещал лекции на историческом факультете МГУ. Но любовь к Поэзии взяла верх.

Его день всегда начинался чтением. Так как ночью спал он очень мало, то читать начинал в 5 утра, и, как мы дома говорили, к 8-ми уже половина его рабочего дня была завершена.

К тому же у него был дар импровизации. Он иногда мгновенно сочинял остроумные шуточные стихи, жаль, что мы их не записывали, а сам он эти экспромты, конечно, не хранил.

Еще одним его даром был дар общения. Где бы он ни был, в России или в Америке, он незамедлительно обрастал знакомыми, как магнит притягивая людей. Он был необыкновенно интересным собеседником, и сам очень любил общаться. Какая-то тайна была в его облике, в выразительных серо-голубых глазах, в самой манере разговаривать. Никогда не ощущалось, что он знаменитый поэт, он был прост, но без бесцеремонности и фамильярности. Уважал собеседника и так строил общение, что на «ты» практически ни с кем не переходил.

Никак не оставить без внимания его талант к игре. Страсть к ней владела им всю жизнь. И даже эмиграцию он претворил в спасительную игру:

*   *  *
Все круче возраст забирает,
Блажными мыслями бедней
От года к году забавляет.
Но и на самом склоне дней
 
И, при таком солидном стаже,
Когда одуматься пора,
Всё для меня игра и даже
То, что и вовсе не игра.
 
И, даже крадучись по краю,
В невозвращенца, в беглеца
И в эмиграцию играю.
И доиграю до конца.

Раскатисто-рокочущее, много раз повторенное «Р» в конце и гулко цокающее «Ц» создают удивительную силу воздействия.

Игра для него началась в 12 лет, когда отец друга и одноклассника Вити Гофмана, в то время подпольный игрок, стал регулярно учить двух мальчиков игре в карты. А они оказались талантливыми учениками.

Поначалу он часто проигрывал, но впоследствии играл с очень сильными игроками, приобретя большой опыт.

Никак не меньше он любил игру на бильярде. В зеленом поле сукна, с перемещением на нем шаров, как фигур на шахматном поле, он видел отражение конструкции мироздания и считал, как и гениальный игрок, первый кий Советского Союза Ашот Потекян, что «бильярд –это настоящая таблица Менделеева – бездна, в которой есть всё и которую невозможно описать».

В подмосковном Переделкино, на втором этаже нашей литфондовской дачи-сторожки, который полностью занимал его кабинет, знакомые бильярдисты, собрав, установили для него большой профессиональный бильярдный стол.

Устраивались настоящие турниры. «Я только их любил и люблю, этих людей. Все остальное было пустое, пьяное, литераторское»[1].

Он ускользал в игру, как скрывался в свои фантазии и мистификации, они давала новую энергию и отдых переключения от однообразия дней и накопившейся усталости.

Был у него и талант публичных выступлений, завораживающее вдохновение слышалось в густом гуле, когда читал стихи. Тонко чувствуя и передавая интонацией акценты и необходимые паузы («…в паузах ангелы тихо / Вздыхают и плачут о нас». Генрих Гейне), он рубил правой рукой воздух, от восторга прикрывая глаза. А из чтецов признавал только Яхонтова, которого боготворил. «Самым большим потрясением моей жизни были встречи в концертах с Владимиром Яхонтовым, гениальным чтецом стихотворений, прозы и гениальным артистом. Такого артиста я вообще не видел и, видимо, уже не увижу. Ну вот есть пластинка “Моцарт и Сальери”. Это нечто невероятное»[2].

Признают его большой талант к преподаванию. В Москве многие годы он вел семинар на Высших литературных курсах при Литературном институте им. Горького, будучи там профессором. Курс длился два года. Он отбирал талантливых людей самых разнообразных профессий, пишущих стихи, – тех, которым не хватало знаний и литературного опыта. Среди них были абитуриенты технических, медицинских профессий, из городов, провинций и деревень. Но, конечно, только одаренные проходили конкурс и принимались им в его семинар на ВЛК. К нему в аудиторию заходили поэты, учившиеся в Литинституте, страдая на скучных уроках своих преподавателей и мечтая увидеться с ним и поговорить. Часто такое общение продолжалось у нас дома на улице Красноармейская или на даче.

В США, в Нью-Йорке, он тоже вел поэтический семинар, а в Портленде на русском отделении университета читал курс о поэтах «Загадка русской души» и лекции о Толстом и Достоевском.

Его телевизионные передачи о поэзии в Москве были значительными и незабываемыми.

А в Нью-Йорке на радио он вел «Альманах поэзии», расшифровки которого еще предстоит переводить в статьи.

«Поэзия – ни в коем случае не профессия, – говорил он, – она святое ремесло».

Этому ремеслу он был абсолютно предан, отдаваясь без остатка.

Еще одним даром, настоящим талантом его души было помогать способным молодым поэтам в осуществлении публикаций, издании книг, в представлении их к переводческой деятельности, которая была в то время немалым заработком. Телефонные разговоры о поэзии начинались с утра и продолжались иногда по нескольку часов, впечатлившее стихотворение с воодушевлением читалось и разбиралось со знакомыми литераторами, а мнение Межирова высоко ценилось в поэтической среде и способствовало известности в ней, которая вела к дальнейшему признанию.

Талант бескорыстной отдачи литературных знаний был его внутренней потребностью. Под его влиянием и в ауре его поэтики сформировалась целая плеяда поэтов, среди которых был и Евгений Евтушенко, не один раз говоривший о том, что без уроков Межирова не было бы лучших его стихов.

Был ли Межиров администратором своего литературного успеха? Думаю, после трагических дней войны, через которые он чудом прошел почти невредимым и где судьбой ему было уготовано не погибнуть, его начало в Литературе во многом оказалось благодатным, – Павел Григорьевич Антокольский взял под свое крыло молодых талантливых поэтов, как их называли – фронтовиков, помогал им по-отечески, вводя в литературу; замечательное стихотворение «Коммунисты, вперед!» тоже сыграло немалую роль – исполнявшееся на партийных съездах, обладающее, по сути, как признают многие, силой молитвы, и, конечно же написанное на самом высоком уровне вдохновения, в состоянии транса. Оно о бескорыстном и беззаветном служении Идеалу, веяние которого, как он считал, вернется.

*   *   *
Когда сошли утопии с орбиты
И обнажилось мировое зло,
Не из народа, из низов элиты
Коричневое что-то поползло.
 
Однако, без утопий невозможен
Миропорядок, и опять они
Вернутся на орбиту, как бы ложен
Их смысл высокий не был искони.

В телевизионной передаче 1982 года о Ярославе Смелякове он сказал: «Поэтический характер мышления, именно поэтический – <…> редчайший дар. Между тем характер мышления в стихах нельзя ничем заменить, ни мастеровитостью, ни внешним артистизмом, ни изобретательностью. Все это, как говорили когда-то, тело поэзии, а не ее душа. Точно так же, как ничем нельзя заменить инстинкт лаконизма, врожденный инстинкт, определяющий размеры слова, строки, стихотворения. Древние утверждали, что о стихах невероятной силы нельзя ничего говорить, их можно только произносить».

Стихи А. Межирова имеют не всегда присущую стихам других поэтов особенность – они часто сразу, после одного-двух прочтений, запоминаются буквально наизусть.

Наверное, этому способствует их музыкальность и пластика.

«Сущность поэзии – звук», – полагал Гёте.

Александр Межиров самозабвенно верил в это.

В подготовке материалов для публикации принимала участие Анна Генри-Гриярд

[1] Александр Межиров. Из письма А. Межирова в редакцию // Арион, № 4, 1996.

[2] Александр Межиров. «Поэзия – ни в коем случае не профессия…» // Какая музыка была! – М.: Эксмо, 2014. – (Золотая серия поэзии).