Стоп-кадры

* * *
Тоску глуши, проплешину чеши,
перебирай вчерашние игрушки,
под утро вспоминая для души,
как расцветали яблони и груши.

Когда на город двинется январь
и зачастит похмельная икота,
разинешь рот на прежний каравай,
как будто угрызешь его в два счета.

Он испечен на лежбище морском
в каком-нибудь крыму семидесятых.
Дыши песком, гляди одним глазком,
по-темному помешанный на датах.

Перегоришь и даже не запьешь,
не запоешь под дудку невезухи,
пролета сплошь, погибели за грош
и всех других соплей в таком же духе.

Твой божий день еще не однова
прокатится по яблоку глазному.
Боли, полуживая голова,
не торопись на откуп глинозему.

И справку о выбытии кропать
по случаю чернила не купили.
Потри виски и следуй на кровать,
и отлежись послаще, чем в могиле,

пока закат, как истый короед,
в озябших сучьях пробует поживу,
пока стоп-кадры дохлых зим и лет
в чумной башке теснятся без ранжиру

и зацветает позднее окно,
и первые поскальзывают блики,
и глухо опускаешься на дно,
и там морские львы и сердолики.

ЗИМА

По домкомам сгинет, дымком виясь
объяснений слизь, выселений грязь.
Мордой барышня в снег упадет, смеясь.

И посадит попку братва за руль,
чтобы, если что, если вдруг патруль,
первым, душка, совдеповских слушал пуль.

А за куль муки заголят клыки
до припадка датые мудаки.
Костерки у Биржи. Дымки с реки.

Во крови аукнется кокаин,
и ночной картежник из-за гардин
углядит сквозь дым в угловом окне
на косом ветру, при слепой луне
вестового всадника, не вполне
различимого средь прибрежных льдин.

Бледный конь, а блазнится – вороной.
Только всё-то, зыбкий, ладится стороной
миновать граниты, промерзший брег,
странный град, разделанный под орех.

Вспоминать – не свет, помирать – не грех.
Вдоль по руслу, к морю под комким льдом –
путь окольный, склизко, видать с трудом.
Конь копает воздух слюнявым ртом.

Чтоб морскую темь, ледяную твердь
вопрошал безумец: «Очнись, ответь,
отчего мою не расслышишь весть.
Хоть слеза вразнос, тело ест мороз,
точит кость тебе, смелешь всё как есть».

ВОРОНЕЖ

Просыпаясь от взгляда догадливых белых крыс
сквозь воздушную сетку вивария прежних дней –
перепад давленья, сосудистый ли каприз –
видишь то, что издали светит тебе видней.

Парк, где раньше блестел брусчаткой кадетский плац,
у закрытого тира мороженое с лотка,
тополиная ржавчина, поздний накал тепла,
транспарант про дело, которому жить века,

прямо перед окном, где будущий эскулап
со своей спиртовой колдует и в перерыв.
То анофелис в рост, то рефлекс лягушачьих лап,
то настенный перечень всех земноводных, рыб,

знай себе, проносятся по зрачку
в световом пучке без времени и слезы.
Лишь кукушка на кухне налаживает «ку-ку»,
на пружине в те же входя пазы,

как хвостист в исхоженный коридор –
дрожь по коже – всё гаже идут дела.
Шалый луч прожектора, зряшная жизнь, позор –
стерлись зубы закусывать удила.

По причине утери численника число,
год и месяц стопорятся в ночи.
Микроскоп, часовая стрелка – очнись, алло,
на рябом стекле истекшее различи.

Что же лучше, чем молча глядеть в трубу,
забавляясь тумблером, медленно забывать
и соседа слева последующею судьбу,
и привычку той, что справа, не забивать

буйну голову тем, что вытрется габардин,
растеряет префиксы-суффиксы вся латынь
и с военною выправкой тополь едва ль один
предоктябрьскую убережет теплынь.

* * *
Стишок учи, мотай на ус
бенгальских вспышек, женских бус
все нити и оттенки.
А следом – крибле – крабле – бумс! –
и тень растет на стенке.

И выговаривай слова
в настенный плоский мир, сперва
во весь серьез не веря:
сердитый ангел ли, сова,
сырая грива зверя?

Огня кривые языки?
Чело всклокоченной реки?
Обрывки листьев в стужу?
Тоска осконинной строки.
Горючий взгляд наружу.

Там снег седой, судок с едой
Висит, как месяц молодой,
в оконной окантовке.
И всё бубнишь как заводной,
пока грозят потоки

бесшумных сумеречных сил,
как липкий дым, упрямый ил,
накрыть гостей и елку,
как будто кто приговорил
к утечке втихомолку

смолу ствола, задор отца,
дозор созвездия Стрельца,
затею жить на свете
четырехлетнего чтеца
на драном табурете.

* * *
ситро на запивку картошка рагу
окурки дымят в новогоднем снегу
отец гоношится с гитарой

замнач секретаршу снегуркой одел
за всю уминает отцовский отдел
пустой заставляется тарой

у нас беззатейно и тесно в гостях
зачем-то над окнами вывешен стяг
тусуются белые мухи

идут анекдоты ну полный улет
с надрывом взавправдашним дядя поет
про чьи-то сердечные муки

и телек рекорд и крутилка аккорд
и первый полет и рекордный окот
мурыжатся в тамошней ступе

детсадовский праздник и баба яга
а после до дому и вся недолга
пою с итээрами вкупе

ночной нескончаемый вкрадчивый снег
мучительно потно и дымно во сне
о лакомых планах на лето

какая в июле ужалит оса
по свежей тоске отпускного отца
и море заплещется где-то

магнолии влажным огнем расцветут
пломбир разойдется по нёбу и тут
пора на прогулочный катер

и станет смелей уменьшаться земля
и всё на земле мне ля-ля тополя
пока эта лодочка катит

* * *
никак чумовой не припомнить прищур
шашлычника что заломил чересчур
икоту джигитского гида
с утра накурлыкался гнида

лимон и вино базилик и гранат
сомну календарь перевру маринад
имбирь ли гвоздика корица
кодор кармадон или рица

дорога петляет и пазик летит
завидный гуляет внутри аппетит
прелестна соседкина робость
срываются камешки в пропасть

цеди анекдотец недельных тургрупп
ты слишком застенчив от этого груб
сверни с пикировочки рваной
на встречу с вечерней нирваной

там танцам не верится в свой окорот
кассета сан-ремо и крашеный рот
наглеют ночные цикады
и дурно во рту от помады

и черная к горлу подступит вода
купаться под утро еще никогда
ни дна не видать ни покрышки
лишь глаз заполошные вспышки

глаза не труди не воскреснет лицо
всё звезды внавал и наезды кацо
и сон на носу у рассвета
и бредни о сдаче билета

туда где дуркует в ребре седина
и клинит крутого курца с бодуна
в иные пределы целую
отстукивать напропалую

и хмели нема и сунели увы
ни сумерек с привкусом пряной халвы
ни тени платана с айвою
над смутной его головою

* * *
Голубятни тающего города.
Окна слуховые на торцах.
Птичьего предмартовского голода
Горловая светлая пыльца.

Пальцы сводит. Кровли водосточные
Подставляют мятые бока.
Лапочки недобрые восточные
Медленно глядят издалека.

И вразброс все скрипы, лязги, шорохи,
Колкая угрюмая капель
В облачном подслеповатом мороке
Нескольких простуженных недель.

Право дело, видится как слышится:
В переплеске – волнорез крыла.
Мытарю прописанная ижица
Лишь вначале буквою была.

Сызмальства раскачивая дворики,
Позднезимье, связки разогрев,
Обаянье собственной риторики
Чует лишь по скрежету дерев.

И летит безлиственное кружево
Взад-вперед в канун небытия,
Чтобы вновь, бедна, но не разрушена,
Воскресала азбука твоя.