Прощение для речи

КАВАФИС

Прости мне, господи, попытку слышать речь.
И речь саму прости.
Я сжег бы рукопись, коль можно было б сжечь,
чтоб прах в горсти
был продолжением твоим в моей мольбе.
Хвала тебе!

Прости мне, господи, что не путем зерна
движение строки
уходит вглубь, касаясь фрейдовского сна,
что вопреки
тому, что рифма у рассудка отняла,
звучит хвала!

Прости мне, господи, мужской запретный плод,
размеренно в кафе
напротив пьющий ароматный кислород,
бросая две
монеты юноше, чей образ золотой
есть образ твой.

Прости мне то, что оскверненная вода
на землю пролилась
и что, где прежде я не оставлял следа,
гноится грязь.
Прости за то, что я вхожу в Ерусалим,
но вижу Рим.

ВРОНСКИЙ В ИТАЛИИ

Четвертый день он писал портрет Анны.
Задумывался, щурился и снова писал.
Треножный мольберт подле венецианской рамы
отражался в пыли зеркал

напротив, постепенно в эту пыль приглашая
наполовину нарисованное лицо,
в котором тоска по утраченному раю
напоминала яйцо.

Четвертый день он писал. На горизонте
заканчивался Петербург и начинался Рим.
Издалека доносились строки «Из Пиндемонти»,
и краски стилем чужим

родные очертания преображали в мертвый
взгляд, не жалеющий уже никого,
за исключением сюжета старого офорта
и пыли его.

Вронский писал. Жизнь не прекращалась. Анна
отбрасывала тень на светлый фон,
напоминавший обыкновенную поляну,
переходящую в небосклон

пятого дня, и это было возможно
лишь потому, что он еще не наступил
и казался очаровательно безбожным
днем неких новых сил.

МАРИЯ СТЮАРТ

Вот зал, в котором некогда присягу,
прижав к груди пианистические пальцы,
к худой груди,
к безликой майке Trilogy,
присягу из беспомощного рта,
привыкшие к Ганону пальцы –
ты, в общем, понял…

Теперь, спустя лет восемь, здесь спектакль.
Актеры входят и выходят мирно.
Елизавета, полагая, будто глас
ее – глас божий, отдает приказы слугам.
Последние передают друг другу
священные слова Елизаветы.
И крестятся при этом. Но ведь это –
лишь только Пастернак.

Да-да, смотрящий в сторону О.И.,
лишь Пастернак в овале зеркала.

Вот зал, в котором дух патриотизма
не уступает духу лицедейства.
Для пальцев, спотыкающихся в до-
диез-минорном presto, это вне
значения.
На память остается
немного: тень империи ушедшей
и две-три, может быть, четыре тени.