Полночная сводка

ПРОЩАЛЬНЫЙ МАРШ СЛАВЯНКИ

Грозили шквалом в полночной сводке,
но мелкий дождик частит с утра.
прощайте, шлюпки, рыбачьи лодки,
лотки, пивнушки et cetera!

Смурные баржи и сухогрузы,
плацдармы лени и толкотни,
где распадаются все союзы,
как Soviet Union в оны дни.

Вот сад, пропивший июльский глянец,
где, скор в движеньях, на речи скуп,
к нам прилепившийся итальянец
из местных мидий варганит суп.

Прощай, сакральная пантомима
опавших листьев в углах двора.
И ты, неверный, как sole мимо,
посланник Рима, прощай – пора!

Мы будем вместе, но не сегодня.
И воду в ступе к чему толочь,
покуда Кафа – торговка, сводня –
качает, нянчит и проч., и проч.

* * *
Ты видишь стол, клеенку в клетку,
обрывок берега, прибой,
остекленевшую креветку
на клетке серо-голубой,

перелинявший лист ореха
в эмалированном тазу
и кулинарного огреха
вздох – подгоревшее азу.

Ты видишь чернь и позолоту
черешен с вымокшей листвой,
пса безразмерную зевоту
над косточкою мозговой.

Как пристальный фотохудожник,
перемещая объектив,
ты перехватываешь дождик,
репейника императив,

на желтой лавке пассатижи,
гвоздей разбрызганный запас…
Спросил бы лучше, что я вижу,
когда я вглядываюсь в нас:

двор, сад, где ежики сновали.
А там, в дыму, наверно, ты?
Но все засвечено словами.
Исчеркано до черноты.

* * *
Ночь стерла бальзамин и виноград,
как будто их и не было в природе.
И черный двор – почти уже квадрат
Малевича иль что-то в этом роде.

А в нем завис, пуская пузыри
во глубине волнисто-потаенной,
дом, словно рыба с кем-нибудь внутри:
С живым Ионой и женой евонной.

…Открыв окно, он курит, едкий дым
в целебный воздух юга выпуская.
И красный Марс колеблется над ним,
поеживаясь, как звезда морская.

Иониху знобит. Но, вместе с тем,
от жарких дум влажна ее подушка,
поскольку в нем, как фосфор в темноте,
просвечивает тайная подружка.

И хочется сказать ему: «Насквозь
я вижу вас!» Но, смахивая что-то,
она бурчит привычное: «Набрось
на плечи куртку и запри ворота».

И это бормотание, как чек,
что выписан пожизненно обоим.
Уже непотопляем их ковчег
с бесчисленным количеством пробоин,

с жуком, бесцельно бьющимся в стекло,
с наплывами из Ветхого Завета…
Он не уйдет, поскольку с ней тепло
и, как сказал поэт, не надо света.

* * *
Сошла на нет сердечная чечетка
с морозным ожиданием провала.
Мне безразлично, чья зубная щетка
в твоем стакане нынче ночевала.

И кто теперь, как вечная немая
(пошли ей Бог – не слышать и не видеть),
звонки считает, трубки не снимая,
чтоб своего присутствия не выдать.

…С угла перекрывает панораму
десант листвы, идущий на сниженье.
Как здорово, персты влагая в рану,
ни остроты не чувствовать, ни жженья.

Ну что, душа, в какие веси-выси
ты за добычей броситься готова?
Прошла Москву, пренебрегла Тбилиси,
с подножки соскочила у Ростова.

Октябрь уж на – пробел – таком исходе,
что сокращает прибыль, а не множит.
А ты могла б родиться кем-то, вроде
той птички, что берет свое, где может.

И в мимолетных рощах землянику б
с подельником одной с тобою крови
клевала. И, когда бы знала прикуп, –
жила бы припеваючи в Ростове.

* * *
Кто теперь бубнит Горация и Катулла,
возвращаясь вспять, слезу задержав на вдохе?
Нас такой сквозняк пробрал, что иных продуло,
а других, как мусор, выдуло из эпохи.

Кто теперь способен до середины списка
кораблей добраться? Лучше не думать вовсе.
А ловить на спиннинг мелкую рыбку с пирса
и косить на горы в бледно-зеленом ворсе.

Обходить за милю скифа или сармата,
не дразнить варяга и не замать атлета,
чтоб, озлясь, не бросил в спину: «А ты сама-то,
кто такая?» Я-то? Господи, нет ответа.

Поплавок, плевок, трескучий сверчок, к нон-стопу
за сезон привыкший в каменной Киммерии,
на крючке червяк, Никто, как сказал циклопу
хитроумный грек, подверженный мимикрии.

Я уже так долго небо копчу сырое,
что давно сменяла, чтоб не попасться в сети,
на овечью шкуру белый хитон героя:
проморгали те, авось не добьют и эти.

И пускай читают лажу свою, чернуху,
стерегут общак, друг в друга палят навскидку.
…Подойдет дворняга, влажно подышит в ухо,
мол, жива, старуха, – ну и лови ставридку.

* * *
Кубики льда в бокале «Алиготе»,
а в рюкзаке «Мерло» золотой запас.
Набережной ночное прет-а-порте:
каждый второй моложе и крепче нас.

Вслух произнес, и словно сквозняк возник.
В тесный поток выныривая из тьмы, –
то ли они сквозь нас, то ли мы сквозь них.
Спринтеры – там, но к финишу ближе мы.

Время нам резко сузило коридор,
чтоб до поры не выпал иной ходок,
под языком катая, как валидол,
льдинки не утоляющий холодок,

чтоб на бегу не сбил: «Отвали, мурло!» –
прыткий тинейджер дружественной страны.
Главное – донести в рюкзаке «Мерло».
Там, где мерцает финиш, мы все равны.

* * *
С окна, что осень заелозила,
содрав пожухлые газеты,
ты окунешься оком в озеро,
преобразующее в зеты

нули огней. Твоя ирония
насчет известного семейства,
где Петр и кроткая Феврония,
не столь смешна, сколь неуместна.

Возможно, где-нибудь в Рейкьявике
или заснеженной Рязани
они плывут во тьму рука в руке,
блестя открытыми глазами.

Совмещены две тонких линии,
две голубеющие жилы
счастливцев, что совместно приняли
тот яд, что жизнь им предложила.

Мешают спать пальба учебная
и снега шорох тараканий.
Мерцая, как луна ущербная,
двоится ложечка в стакане.

Поймав обрывок сна летучего
или крещенского гаданья,
он вдруг окликнет: «Помнишь Тютчева –
кто смеет молвить: до свиданья… ?»

Ритм отстучав рукою правою,
она продлит, перебивая.
И на стекле кардиограммою
сверкнет морозная кривая,

высвечивая с перебоями
шкаф, скатерть, на которой вышит
бессмертник, и того, кто более
не притворяется, что дышит.

* * *
Два рыбака по ночной реке
шли на одном плоту.
Первый курил, а второй в тоске
сплевывал в темноту.

Вспыхнули плоские фонари,
вызолотив лоскут
мыса. И первый сказал: «Смотри,
как берега текут!»

Важно второй, перед тем как лечь,
выдавил: «Ерунда.
Суша, глупец, не способна течь.
Это течет вода».

Плавно подрагивал от толчков
плот, огибая мыс.
В каждом из дремлющих рыбаков
билась рыбешка-мысль.

Но, шевеля голубой осот
и золотой тростник,
Главный Ловец с высоты высот
сонно глядел на них,

предусмотрев, на каком витке
крепкую сеть порвут
те, что висят на его крючке,
думая, что плывут.