Поэты должны знать друг о друге

Когда мне нравятся стихи, я норовлю пропустить их через восприятие близких. Как отнесутся? Зададут ли вопросы? Вопросы – это самое интересное. Приведу целиком стихотворение Владимира Теплякова и поведаю о заданном вопросе. Сборник с этим стихотворением вышел в 2017 году и называется «Лимонные липы».

ПРОВИНЦИЯ
 
Этот город тих и театрален,
В нем уютно мучиться тоской.
В кулуарах живописных спален
Оплывает жиром домовой.
 
Горожане шагу прибавляют,
Расправляя сонные крыла.
Обновленным золотом играют
Под ленивым солнцем купола.
 
И венчает благостную скуку
Забияка бронзовых кровей,
Вскинувший обгаженную руку
На одной из главных площадей.

О чем тут спрашивать? Забияк со вскинутой рукой до сих пор немало, и, наверное, даже нынешние дети знают, кого тщились увековечить, расставляя типовые скульптуры по всем столичным и провинциальным городам. А вот домовой… Как получилось, что он один, при том что спален много? Надеясь найти ответ, я взялась за написание эссе. И вот что написалось в феврале 2018 года (в 2022-м сделано несколько сокращений и небольших изменений).

Обожаемая провинция

Не раз я заявляла, что ценю поэзию, кроме прочего, за цепочки порождаемых ассоциаций, за пробуждаемые воспоминания. Уже заглавие над этими тремя катренами взволновало меня. Как только я оказываюсь в провинциальном городе, так сразу начинаю превозмогать обожанье. Которое вовсе не исключает трезво-ироничного взгляда на окружающее. Поделюсь картинами и мыслями, пришедшими ко мне благодаря стихотворению Владимира Теплякова. Меньшее, что приходит в голову – наверняка не только в мою: настроение передано великолепно. А что пришло в мою конкретную голову в связи с первой строфой?

Кулуары – буквально коридоры. Театральные коридоры – это места для отдыха в антрактах. Зрители отдыхают в фойе, актеры – в своих кулуарах, может быть, среди живописных декораций. В общем, провинциальные спальни суть кулуары по отношению к городу-театру. Нравится даже то, что сочетание «кулуары спален» построено как «шутка юмора» или «морда лица». После первой строфы читатель становится больше зрителем, чем читателем. И это – достижение. И значит, тоска, которой уютно мучиться, есть театральная тоска. Я люблю детективы и пользуюсь термином «уютное убийство», начисто забыв, кто его изобрел – Агата Кристи или я сама. (Но не подумайте, что я склонна относиться к театральной тоске легкомысленно.) Остается открытым вопрос, кто именно мучится: лирический герой, жители города или и тот и другие? Ожиревающий домовой не вызывает моей антипатии… Вторая строфа.

Горожане прибавляют шагу, потому что надо торопиться на работу. Почему их крыла сонные, понятно: утро, люди недопроснулись. Но почему они вообще крылатые? Многие считают, что провинция – один из синонимов безработицы, однако здешние горожане – не безработные, ура. Они по мере просыпания исполняются вдохновением – для своих повседневных свершений. Отсюда «крыла». Которые, впрочем, не могут не напоминать о конечном пункте всякого человеческого движения. Кладбище всегда провинциально, я бы сказала, принципиально провинциально. И кладбища ассоциируются со скульптурными ангелами, олицетворяющими сон: дескать, спи спокойно до самого последнего Суда… Вспоминать ангелов приглашают и следующие две строки: храмы восстанавливаются, служба возобновляется. В храмах полно изображенных ангелов…

Последний катрен. Разумеется, то, что рука обгажена, вызывает удовлетворение. Даже больше, чем удовлетворение. Церкви, превращенные из-за атеиста-забияки в склады и гаражи, смогли вернуться к своему назначению (сомнительному, но – своему). Кладбищам полагается быть провинциальными, а памятникам не полагается быть смешными. Однако почти все памятники смешат. Во многих случаях это горький смех. Преклоняясь перед Грибоедовым, я не могу не слышать внутреннего ропота, когда оказываюсь под сенью памятника ему. То же огорчение в случае с памятниками Лермонтову или Маяковскому. Про сладостные изваяния Шекспира вспоминать даже не горько, а тошно. Пылко любя созданное ими, я плохо смиряюсь со скульптурами, призванными славить их. Зато глядя на памятники советскому вождю, я не думаю, но чувствую: так тебе и надо! Кто был в Костроме, тот наверняка видел изваяние г-на Ульянова, которое взгромоздили на постамент, оставшийся от начатого перед Первой мировой войной памятника в честь 300-летия дома Романовых. Смешит сама идея, а уж исполнение… Хорошо, что общественный туалет расположен недалеко от этих попираемых обломков самовластья…

Надеюсь, мое понимание «Провинции» не поражает автора непопаданием в его собственный на­строй и в его подход к тому, о чем он написал. Напоследок – о форме. Читая полученный от Владимира сборник по принципу «где откроется», я несколько раз пожалела, что его стихи по исполнению традиционны. Казалось, что привлечь больше внимания к значительному содержанию могла бы более своя, «фирменная» форма, не выработанная мильоном предшественников. Но потом я увидела: по-настоящему свой взгляд на мир (не важно, сколько еще народу смотрит так же), способность передавать свое настроение, умение точно подбирать слова и ставить на правильные, предназначенные им места – все это покоряет читателя безо всякой особенной формы.

февраль 2018

Да, в 2018 году я не ответила на вопрос о единичном домовом, блаженствующем не в единственной спальне. Попытаюсь ответить сейчас. Только в жизни и в науках о жизни дважды два всегда четыре. В поэзии это может быть и семь, и восемь. И даже стеариновая свечка… Не знаю, про какой город написал В. Тепляков. И не стремлюсь узнать. Ничто не мешает моему воображению и памяти моей переселяться в Звенигород. Напротив – стихотворение «Провинция» помогает в этом переселении.

Другое стихотворение, породившее не только вопрос близкого мне человека, но и замечания приятеля, написано тоже Владимиром. Оно не о городе. Начну опять же с полного текста. Владимир Гоммерштадт. Стихотворение из сборника «Трельяж» (Москва, 2013).

* * *
Дороги змеиная воля
стезей, по оврагу витой,
меня привела на приволье,
плененное дня добротой.
 
Наивней,
печальней,
волшебней,
напевней
холмистая даль.
 
Осенние птицы…
За песней –
высокого неба хрусталь.
 
Я строил воздушные замки,
глядел, как летят журавли,
как вывернул плуг до изнанки
пласты хлебородной земли,
как озимь зеленая всходит,
чтоб осень дополнить весной…
Как солнце по сжатому полю
проходит с косой золотой.
 
Вернулся.
Огни на дороге…
Автобусный рейс –
мир иной.
Иона в китовой утробе
проплыл
где-то рядом со мной.
 
Душа моя жаждет огранки
и рая
в туманной дали…
 
И мысли
(не мысли – подранки)
всё в небо глядели с земли…

Вопрос близкого: что это означает – Иона проплыл? Я бы спросила иначе. Может ли автомобиль очертаниями напоминать кита? Ответ: даже если не может, кто возбранит поэту видеть так очами души своей? Близкий удовлетворился моим пояснением про автомобиль. И меня не обуяло желание написать эссе про эти стихи о деревне. Но позже, «пропустив их сквозь» приятеля, всегда готового критиковать, я получила несколько замечаний, на которые не могла не откликнуться. И откликнулась – в декабре 2021-го.

Не нужен мне берег турецкий

Единомыслие приятно. Противомыслие полезно. Догадываясь, что человеку, с которым у меня нет единомыслия, не понравится стихотворение В. Гоммерштадта, я все же попросила этого человека дать отзыв. И получила: 1) косноязычно, особенно первая строфа; 2) огорчает избитость, затасканность выражений и образов; 3) это стихи ни о чем. Поблагодарив, я принялась думать. И додумалась.

Первая строфа: что сделал в ней поэт? Оттолкнулся от штампов: «тропа змеилась вдоль оврага», «как удав на кролика» и «добрый денек». Змеиная воля – это когда большой удав завораживает маленького зверя или раненую птицу; «дорога» здесь не предметная, не та, что под ногами, а, если можно так сказать, категориальная. Лирический герой, возможно, и хотел бы, но не в силах сопротивляться гипнозу – он «кролик». И дорогоман. Не исключено, что, кроме противостояния трем перечисленным клише, есть еще перевертыш: «дорогу осилит идущий» превратилось в «дорога осилила героя». Употребляемая, как правило, в переносном значении «стезя» у В. Гоммерштадта и предметна – заменяет избитую «тропу», и отвлеченна – указывает на фатальную тягу. И, наконец, слегка потребительское «добрый денек» оборачивается благодарным – дня доброта. «Так не говорят и тем более не пишут», – сгоряча объявил мой приятель. Да. Клишелюбы так не пишут.

Следующая строфа. Желающий придираться спросит: «наивней, печальней» – чем что? Я спрашиваю: чем когда? Автор отвечает: «Осенние птицы… / За песней – / высокого неба хрусталь». Значит, наивней, волшебней, напевней, чем летом. При первых чтениях я спотыкалась на затасканном «хрустале». Потом поняла: это стихотворение-ответ. Прозрачное и прохладное небо осени похоже на хрусталь – куда от этого деваться? Что ж, читатель ждет уж хрусталя? Ну вот – возьми его (скорей). Юмор Владимира Гоммерштадта – отдельная и сильно любимая мною песня…

Дальше: «Я строил воздушные замки…» Люблю я такие амплитуды: от воздушного и журавлиного к земному и хлебородному, от осени к весне. И дополнительный приз – двоесмыслие. Золотая коса – это заплетенные густые волосы красавицы, преимущественно русской. А по полю, если надо, ходят со стальною косой. Здесь не надо, поле сжатое. Значит, солнце уже не косит? Или косит, но в другом смысле – под златовласую Царь-девицу…

Далее, об огнях и Ионе. Должно быть, уже смеркается, иначе огни были бы малозаметны. Возможна придирка: что значит «где-то рядом»? Смотреть надо, а то под машину угодишь! Так скажет торопливый критик, посчитав, что автор всунул «где-то» ради размера. Будучи неторопливой, понимаю: зрение лирического героя еще не перефокусировалось на «иной», автобусно-шоссейный мир. Глазам все еще близки небо, журавли, озимые всходы, а вовсе не автомобили на дороге (здесь дорога вполне предметна).

И последние две строфы. Какое счастье, что приятель заставил меня вдумываться! Я не понимала, что поэт сообщает о двух противоположных жаждах. Огранка (например, хрусталя) знаменует определенность, прозрачность и твердость – волю, помогающую противостоять змеиному гипнозу. Огранка предполагает исход из рая (вот оно – возвращение к змеиной способности внушать непобедимое желание). Аморфная туманная даль – это то, куда летят журавли. Стихотворение написано амфибрахием, таким же, как в «Перелетных птицах» М. Исаковского, и прекрасно поется на мотив М. Блантера. У Исаковского есть слова, обращенные к родной стране: «Но не было большего долга, чем выполнить волю твою». Благодаря В. Гоммерштадту я послушала песню в исполнении Сергея Чигракова. Три варианта. Рекомендую. Голос назван тенором, но это совсем не то труднопереносимое для человека с нервами, что завораживало козловитянок и лемешисток.

Владимиру Гоммерштадту тоже не нужен ни занюханный ныне турецкий берег, ни Африка с ее адской жарой. Душа жаждет рая, а мысли-подранки, загипнотизированные змеей, не могут взмыть в высокое небо. Тем лучше для нас. Поэт нам нужен на земле. Спущусь и я на землю. Приятель-френд перечитал стихотворение, позвонил мне и отрекся от своего первого впечатления. После поэзии мы с ним поговорили о быте – в частности, он спросил про молоко: «А у вас оно пастеризованное или ультрапастеризованное?» Я не помнила, так же как не помню, с чего начался разговор о молоке. Потом посмотрела: ультра. И вдруг поняла: Владимир Гоммерштадт не талантливый, а ультраталантливый поэт. Вот еще одно амплитудное стихотворение. В сборнике оно следует за рассмотренным:

Веселые стрижи
летят передо мною –
вдоль самой кромки ржи,
над тропкой луговою,
 
над пажитью скользят
и медленной рекою –
предвестники дождя
и грустного покоя…

            29 декабря 2021

Поэты должны знать друг о друге. Я отправила Владимиру Теплякову этот мой ответ на отзыв нашего приятеля о стихах Владимира Гоммерштадта. И получила пожелание творческого непокоя всем, про кого у меня идет речь.

январь 2022