Поэтическая карта Петербурга: младшее поколение

Мэппинг открытой динамической структуры – занятие неблагодарное: только успеешь ухватить общую картину, ан картина-то изменилась. Однако мы смеем надеяться, что карта молодого поэтического Петербурга, нарисованная ниже, претендует на некоторую стабильность – на ней уже около года, как на фронте, почти без перемен.

Позволю себе сперва несколько вводных замечаний.

Первое замечание – относительно границ вынесенного в заголовок «младшего поколения»: границ как сугубо возрастных, так и содержательно-стилистических, пока еще достаточно аморфных. С возрастными определиться проще: верхняя граница – примерно 1976–1977 годы рождения (сегодня авторам 30-32 года), нижняя – 1984–1985 годы рождения. Почему такие широкие границы? – спросите вы. Ответ на этот вопрос или очень сложен, или очень прост. Если выбирать сложный путь, то надо бы указать: авторы этого возраста сформировались в поздне- или постперестроечную эпоху, вошли в литературную жизнь в 1997–2004 годах, пользуются новой медийной средой, живут в новой литературной ситуации и т.д. и т.п. А если отвечать просто – то поверьте на слово: «из середины поколения» довольно легко определить, кто из тридцатилетних – твоего зрения, а кто – уже старшего, и кто из младших все еще твой ровесник. Zietgeist в этом случае точнее паспорта. Но как раз с zeitgeist’ом (совокупной тематикой-поэтикой-стилистикой) – наибольшие сложности: само «младшее поколение» распадается в Петербурге на два, а то и на три значимых сегмента. Пик первого – приблизительно 1977 год; второго – 1981–1982 годы; год назад обозначился и третий сегмент – поэты, родившиеся в 1984–1985 годах. Здесь Петербург не отстал от России: рубеж 1977–1978 годов многие критики называют временем рождения нового поэтического поколения во всей русскоязычной поэзии, а 1981 год – и вовсе центральный для «поколения 20+». Взять хотя бы девушек – москвичек Юлию Идлис, Ксению Маренникову, Анну Логвинову, «казанскую москвичку» Анну Русс – все они 1981 года рождения; всего на год старше их Марианна Гейде, признанный лидер поэтической молодежи 2000-х… В Петербурге лидерство в молодой поэзии, кстати, тоже принадлежит девушкам.

Второе замечание состоит в том, что если до 1980-х на роль поэтической столицы России равно претендовали и Петербург, и Москва, то в 1980–1990-е чаша весов, несомненно, склонилась к Москве и с тех пор только все больше, хм, провисает. Однако Петербург сегодня (да простят меня все другие города) все же самая разнообразная и интересная из поэтических провинций. Это отметила и премия «Дебют»: петербуржцы брали «Дебют» по поэзии в 2003 и 2005 годах, а поэт-шорт-лист 2005 года состоял из двух петербурженок и одного великоновгородца. Постепенный «уход столичности» создал в Петербурге уникальное литературное пространство и – вслед – стилистическую ситуацию в новом поэтическом поколении, какую трудно было предположить еще лет десять назад.

Большую роль тут сыграли четыре причины; они в совокупности и спровоцировали внеконтекстность нового поэтического поколения. Оторванность его от кругов как «первой», так и «второй» культуры сегодня ощущается едва ли не больше, чем разрыв между любыми двумя послевоенными поколениями поэтического Петербурга; а какую ломку переживает стилистика!

Первая причина – относительная малочисленность предыдущего поколения: больших поэтов в возрасте 30–45 лет. Если из тех, кто жил и писал в городе в 1970-е, сегодня значимы как минимум дюжина, а то и все пятнадцать авторов, то из поколения 1965–1975 годов рождения (сегодня – «30+») в общероссийский контекст попали не более пяти-шести имен: Александр Скидан, Дмитрий Голынко-Вольфсон, годами не выступающий и не публикующийся в Петербурге Всеволод Зельченко, давно живущий в Германии и внезапно снова обретший актуальность Олег Юрьев, совсем молодая, но, видимо, относящаяся все же к поколению тридцатилетних и давно уехавшая в США Полина Барскова, по эстетической позиции к ним примыкает их старший коллега Сергей Завьялов, не так давно переехавший в Хельсинки. Особняком в петербургской литературной жизни стоит фигура Владимира Бауэра – не возьмусь утверждать, что его голос подхватывает кто-то из младшего поколения. Значимы также имена куратора лито в доме-музее Ахматовой Валерия Шубинского, авторов группы ВАЛИ (Д. Григорьев, В. Земских, А. Мирзаев), «митьков», старшего поколения лито Вячеслава Лейкина (Т. Животовский, А. Сычев, Н. Савушкина, В. Пугач), выходцев из лито Виктора Сосноры (А. Иконников-Галицкий, Е. Мякишев); но даже при самом выгодном раскладе мы можем говорить не более чем о семи-восьми живущих и выступающих в Петербурге поэтах «от 35 до 50», чьи работы имеют вес в рамках российской картины. Но еще важнее то, что самые яркие имена – очень разные: именно в этом поколении произошло и восхитительное продление (у воспитанников Лейкина – Зельченко и Барсковой) «петербургской» модерной стилистики, и резкое (особенно у Скидана и Голынко) отталкивание от «серебряновечного» стиха ради поворота (если такая генерализация уместна) к европейскому и американскому постмодерному текстообразованию. Так что если единый (кон)текст петербургской поэзии когда-нибудь и существовал, то к концу 1990-х он воспринимался новичками как разрушенный и расслоившийся, а к началу нового века – как «дом Облонских», в котором все смешаться – смешалось, а в новую систему не пришло. Сегодня в Петербурге нельзя принадлежать некой «петербургской поэзии»; требуется серьезный, многоступенчатый выбор – или вовсе уход в другой контекст. Впрочем, довление и даже давление того «петербургского стиля», который держится на двух китах – Ахматовой и Бродском, – невозможно пока исключить. Его существование как «вещи самой по себе», наравне с Эрмитажем и белыми ночами, все еще воспринимается как репрессивное в одних кругах и как подлинно петербургское – в других. Если искать точку пересечения контекстов, то это она.

Во-вторых, надломился и единый ход литературной жизни. В 2001 году не стало мощной объединяющей фигуры в неподцензурной поэзии Петербурга – Виктора Кривулина. Это, как говорится, раз. Плюс нынешнее молодое поколение пришло в поэзию, не познакомившись – буквально! – со «средним» и «старшим». В советские годы юный стихоплет шел куда? Правильно, в лито. Через него знакомился с «кругами», попадал на чтения, получал первые публикации, познавал табель о рангах – в общем, осваивался. Но добрая половина теперешних молодых поэтов в лито не была никогда, а первичный символический капитал приобрела на поэтических сайтах в Интернете и в стихийных сетевых поэтических кругах, в московских издательствах, которые начали печатать их подборки и книги, на фестивалях в других городах, на собственных блогах и веб-страницах. Так что некоторые молодые поэты прошли боевое крещение совсем в другой среде (менее иерархичной, но более агрессивной) и попали на петербургскую арену как бы со стороны, с опытом иного литературного общения, а иногда и с определившейся поэтикой. Поэтому попытки довольно-таки рафинированной петербургской литсреды их ассимилировать часто неудачны – и требуют усилий в равной мере от «старших» и «младших». Поколения-то знают друг друга в лицо весьма смутно, да и текстуально – много хуже, чем раньше: для многих молодых «петербургский текст» никогда не был центральным и базовым, ну а старшим поэтам – откуда знать тексты молодых? Не из Интернета же. Вот и доходит до курьезов и неловкостей – например, экспериментальный совместный вечер Геннадия Григорьева и Аллы Горбуновой закончился после первого отделения: авторы разных поколений (до того не слышавшие друг друга) тихо-мирно отказались дальше вместе читать, не сойдясь в поэтических вкусах. Крайность, конечно, но крайность показательная.

С выходом литературы в Интернет связана третья причина «поколенческого отрыва» – синтетичность поэтики молодых авторов. Во-первых, чего только сейчас не найдешь через сеть. Но главное – это, видимо, доступность корпуса российской и мировой литературы после выхода самиздата в печать, а также волна новых переводов. Конечно, и в Ленинграде читали и знали и мировую классику, и лучшие тексты современников. Школа перевода процветала; гуманитарные исследования, ходившие в самиздате, до сих пор попробуй переплюнь… Но сегодня сама доступность фактически любого корпуса текстов создает совсем иное отношение к традиции: меньше пиетета, больше вольности в обращении с ней. Доступность порождает – нет, не равнодушие, но чувство обладания: я хочу и могу освоить то, что мне нравится и подходит. Я могу выбирать – и позволить себе не цепляться за самое близкое: за городской контекст.

В этих условиях не мог не случиться разворот от «предыдущего» петербургского стиха к самому широкому спектру влияний. В этом поэтический Петербург отличается и от молодой Москвы, и от других регионов. Если в Москве формирование совокупной поэтики поколения уже едва ли не завершилось, то для Петербурга сегодня как никогда важна вариативность поэтик и конкуренция традиций. Если в Калининграде, Екатеринбурге, Нижнем Новгороде молодая поэзия имеет отчетливые общие черты (это видно, скажем, по региональным подборкам в журнале «Воздух») и, более того, сегодня как раз формирует новые региональные стили, то о Петербурге сегодня вряд ли можно говорить как о городе «единого стиля 2000-х». Влияние той самой «петербургской» традиции резко снижается, а взамен растет влияние двух других, не менее значимых петербургских линий – футуристской и обэриутской. Заметен и интерес авторов к опыту международному – прежде всего к свободному стиху и к поэзии, связанной с другими сферами искусства. В общем, чем же отличаться Петербургу, как не всемирной отзывчивостью?

Дело за малым: проиллюстрировать замечания яркими примерами.

Возможно, любой другой наблюдатель расставил бы приоритеты иначе, но я скажу так: в молодой поэзии Петербурга сегодня три самых звонких имени, и все девичьи. Случай пушкинский, классический. В порядке убывания возраста: Дарья Суховей, Наиля Ямакова, Алла Горбунова.

В поэтике всех трех девушек прослеживаются самые разнообразные веяния и традиции; вместе их тексты – едва ли не энциклопедия петербургского стиха. И при этом ни одна из девушек тесно не связана ни с одним поэтическим «кругом» (не вышла из него и не ассоциирует себя с ним), хотя все они с поэтическими кругами так или иначе соприкасаются. Выбор их в лидеры – далеко не только моя прихоть: все трое признаны литературным сообществом и читателями, печатаются в престижных антологиях («Девять измерений», «Братская колыбель», «Стихи в Петербурге. 21 век»), литературных журналах и альманахах в России и за рубежом, выступают на персональных вечерах – и собирают широкую и разнообразную аудиторию.

Тем, кто в Петербурге хоть немного интересуется поэзией, Дарью Суховей представлять не надо. Потому что Дарья воплощает сразу три ипостаси: поэта, литературоведа, культуртрегера. Если и есть в ее случае смысл говорить о принадлежности к поэтическому кругу, то это круг Виктора Кривулина, сердце поэтической «второй культуры» в городе; после его смерти Дарья добровольно взяла на себя роль наблюдателя и устроителя поэтической жизни Петербурга, то есть фигуры принципиально независимой от поэтических кругов и потенциально «всеядной». Такова же и поэтика Даши, сочетающая самые неожиданные влияния с настоящей петербургскостью. Например, поэтика Дарьи начала 2000-х – идеальный образчик для исследования всяческих компьютерных влияний на стихотворный текст. В поэзии поколения 90-х не найти того, кто чаще и многообразнее использует компьютерные примочки – от полужирного курсива до вставки в текст рисунков и фотографий. Даша перечеркивает слова в стихе, вставляет графические символы, насыщает текст компьютерными (22янв04) и докомпьютерными (1981 г.р.) сокращениями, имитирует типографские «марашки»:
                                                                                                                                                       

1981 г.р.

<…>

2.
пели песенку антоны
оли светы и марины
крашеные катерины
 
руки глаз метро вагоны
 
эта дружба не навеки

.

жизнь рабочая простая

уставая

<…>

Дашин интерес к визуальным приемам стихотворной композиции – не столько любительский, сколько профессиональный: как литературовед Дарья в последние годы занимается элементами визуальной поэзии в поэзии русского модерна. Но не будем забывать, что поэтика Дарьи Суховей в начале века была экстремумом весьма широкой тенденции – распространения в нашей поэзии всяческих визуальных штук. Дарья умело сочетала в текстах все визуальные возможности, дарованные компьютером, и даже писала о нем: один из ее стихов называется «модем». При этом она умудрилась остаться чистым (и даже хрупким) лириком. В других стихотворениях Дарьи, более близких к классическому канону, поражает мудрое сочетание несгибаемой жизненной логики с такой же непобедимой петербургской интеллигентностью. Стихи Дарьи – это как если университетского профессора сфотографировать не на дагерротип, а цифровиком. Технология другая, но профессор – он и есть профессор, никуда не делся, никак не поменял жизненные принципы.

Примерно с 2003 года стихи Дарьи стали как будто более мягкими и спокойными. Может быть, это потому, что у Даши родилась дочка Юля. В этот период, по словам самой Дарьи, «частично изменился способ письма – вместо компьютера в некоторых случаях первым инструментом была записная книжка, что несколько непривычно для автора, но… принципиально для восприятия текста». Но изменение оптики явно связано не столько с отказом от компьютера, сколько просто с выходом в новый поэтический возраст:

я иду по наружной зиме.
и зима караулит ме-
ня, на, держи, достаю кашелёк
из глуби нутряного кошмарна
с-под надшарфной простылой одёжи,
из бесшапки, из стихотворенья, из сказки,
из сюжетов бродячих бодачей козой.
 
я плачу за общение с солнцем февральским
февральской слезой
                                        («зима»)

Помимо поэзии, лидером поэтического поколения 2000-х Дарью Суховей делает ее кураторская работа и kulturtraegerung. Дарья – автор выходящей уже седьмой год (!) информационной рассылки «Санкт-Петербургский литературный гид». В рассылку включаются новости о литературной жизни города, анонсы выступлений поэтов и прозаиков, информация о журналах и новых книгах. Гид начался еще в 1999 году с шести подписчиков; с ноября 2000 года гид вывешивается на сайте поэта Александра Левина: http://levin.rinet.ru/spb-guide/index.html, где публикуется и сама Дарья (http://www.levin.rinet.ru/FRIENDS/SUHOVEI/index.html). Сегодня у СПбЛитГида около пятисот подписчиков, а читателей – с учетом размещения в сети и перепечатки в СМИ – несколько тысяч. Есть у Дарьи и другие важные проекты – фестивальные. Это, например, ежегодный Майский фестиваль новых поэтов СПбЛитГида (весной пройдет уже шестой) и его продолжения – летний поэтический абонемент «Современные поэты против лета» и осенне-зимний «Май зимой». Фестиваль собирает молодых поэтов со всей страны – таких поэтов, которые, по мнению Дарьи, способны добавить яркий штрих в современную поэтическую картину, но пока несправедливо обойдены вниманием критиков и издателей. В Фестивале участвовали многие из авторов, о которых речь ниже, например Наиля Ямакова.

В текстах Наили формальная традиция преображена меньше, чем у большинства нынешних молодых авторов. Она скорее взорвана изнутри – своеобразным содержанием и новизной взгляда. Популярность Наили Ямаковой как поэта и прозаика началась с Самиздата при Библиотеке Мошкова http://zhurnal.lib.ru/j/jamakowa_n_r/. В 2000-2003 годах Наиля освоила как самые классические стихотворные пласты (и в формальном, и в свободном стихе), так и радикальную технику экспериментаторства:

из промерзшей земли ввысь до неба растут города,
соляные столбы телеграфа, дороги; бегут провода.
глянец памяти – лба и катка – от зазубрин коньков –
весь в царапинах – наших деньков,
дорогих двойников,
дневников…
 
                      («Растут города»)

что удивительно: че
м дольше я живу, те
м больше вспоминаю
про себя и скоро до
младенчества дойду
в воспоминаньях. я
набираю это красным
таймсом, а иногда с
иреневой верданой,
в зависимости от ок
раски чувства
                 (цикл «Весна таймсом»)

Наиля приносит в современную поэзию поразительный коктейль: постсоветское мироощущение, помноженное на ислам (Наиля – татарка и мусульманка) и размытую идентификацию пола. Но основной полюс напряженности в ее стихах – не личные переживания, как можно было бы предположить из такого бэкграунда, а острая постановка социальной темы, совершенно не свойственная основной массе «сетевых поэтов», пишущих в основном «исповедальную лирику». Возможно, популярность Наили Ямаковой связана именно с ее пристальным вниманием к деталям обыденной жизни – и с умением передать жизнь как постоянный разлом, край, трещину под гладкой поверхностью исторического времени. Очень быстро поэтому Наиля стала известным молодым поэтом, войдя в несколько антологий и дважды попав в шорт-лист премии «Дебют». Если говорить о кругах, то единственной привязкой будет участие Наили с 2003 года в проекте ПИИТЕР (объединении поэтов, публикующихся в Интернете и не связанных с предыдущими литературными поколениями). Но с 2005 года и это участие стало исключительно формальным.

К 2005 году поэтика Наили становится более жесткой, выверенной, обращается к самым классичным формальным моделям – и взрывает их уникальной интонацией:

КРЕСТЫ
 
Немного поваренной соли –
Посыпать дорогу в острог.
Ну что же ты снова не смог
Явиться на Девичье поле?
– как будто меня не отторг
как будто меня не отверг –
В тот черный и рыбный четверг,
Где губы кусают со страсти,
Где рыб разрывают на части.
 
Решетки, разметки страничек,
Снега и родные гробы,
Скелетики рыб и косички,
В перчатке пшено для синичек –
И яблочный зимний девичник
На том берегу, где Кресты.
Где стонут слепые санчасти,
Где бедные лизы и насти,
Где черное горькое счастье,
Где смерть, и прощенье, и ты.
 
Живут же как. Люди и люди.
Плывут же как. Нерпы и нерпы.
Растут же как. Вербы и вербы.
Справляют же. Свадьбы и свадьбы.
Я знаю, как сладко Иуде
При ветреной серой погоде
От Зимнего шляться до Верфи,
А мне бы немного поспать бы.
 
А мне бы, конечно, не знать бы,
От ветра закутавшись в куртку,
Как в полночь белеют тетради,
Как в полдень пустеют застенки,
Как строят солдат на параде
И как застужают придатки.
Чему же я все-таки рада?
Чего же ты все-таки ради?
И кто отлагательств не терпит.
И кто здесь всегда верховодит.
Снимает молочные пенки.

Третий несомненный лидер молодой поэзии Петербурга – Алла Горбунова. Эта черноглазая студентка философского факультета СПбГУ вошла на петербургскую литературную сцену как будто через несколько дверей сразу, и все эти двери были вне-интернетными, что для сегодняшнего молодого автора нетипично. В конце 2003 года со стихами Аллы познакомился Валерий Шубинский, петербургский поэт и критик, ведущий лито в доме-музее Ахматовой. Тогда же их прочитал Сергей Завьялов. Стихи Аллы произвели сильное впечатление на обоих поэтов. Чуть раньше, осенью 2003 года, Аллу Горбунову отметило жюри конкурса «ПОЭТому», в которое входили такие видные ученые, как Борис Аверин и Людмила Зубова. А уже в мае 2004 года Дарья Суховей пригласила Аллу в свой Майский фестиваль новых поэтов. В Интернете же стихи Аллы появились уже как следствие ее вхождения в литературный круг Петербурга. Валерий Шубинский рекомендовал Аллу сайту «Новая камера хранения», где наблюдается весьма жесткий отбор авторов и где опубликованы такие мэтры и зубры, как Михаил Айзенберг, Елена Шварц и лауреат премии Андрея Белого за 2005 год Мария Степанова. Там у Аллы появилась личная страница http://www.newkamera.de/gorbunova__.html.

За три последних года Алла Горбунова выросла до фигуры, принципиальной для поэтической картины России – что в поэтике, что в литературной жизни, войдя, как и Наиля, в антологии и получив в 2005 году премию «Дебют» по поэзии. Но тут-то и стало ясно, что противостояние Аллы Горбуновой современному контексту актуальной поэзии состоит не столько в отказе от сетевой тусовки, сколько в неприятии этических и эстетических установок лидеров «поэзии девяностых». В речи на церемонии вручения «Дебюта» Алла указала на то, что сегодня сознание поэтического сообщества во многом заставляет поэзию становиться постпоэзией, предназначенной не для «работы с несказанным» и «диалога с иным», а для «авторской самотерапии и… коммуникации». По мнению Аллы, поэты отказались от изначальной магии стиха и национальной стиховой традиции, сделав выбор в пользу «глобальной культурной унификации». Сама же Алла демонстрирует в стихах стремление придерживаться избранных взглядов на поэзию как на магическое действо, равно укорененное в культурных пластах и социальных деталях. Стихам Аллы изначально был свойствен своеобразный магический реализм, основанный на метафизике города и сочетании самых разных культурных знаков. К тому же Алла едва ли не единственный поэт в Петербурге, который открыто обращается к разнообразной мистической символике – то создавая в тексте нетривиальное «языческое христианство» и возрождая почти шаманское ритмическое начало…

…Ты во мне не пали, страшный город Москва,
на Нерли стоит церква Покрова,
на ней крылья льва
и синеет купол.
Боголюбским лугом – он и люб и леп,
преломляется стан мой, как стебель плугом,
потому что мне и легко, и любо
на эту перину навеки лечь…

…то балуясь с индуизмом:

Расцветали вишни у Господа Вишны,
да вызрели сливы у Господа Шивы.
А у меня – ой, удивишься! –
одно яблочко, да паршивое.

2005 год стал для Аллы Горбуновой не только годом «внешнего» успеха. Он был очень интересным с точки зрения «внутренних» изменений в собственном поэтическом позиционировании. Новые нотки в поэзии Аллы связаны с усилением роли социально-исторической проблематики в ее стихах. Стихи «о любви, товарищ, о смерти» помещаются в рамки недавнего прошлого или самого близкого настоящего:

Отрежьте мне мои Курилы,
по сантиметру, не спеша,
чтоб меня в мире не чморили,
как плохиша.
<…>

Если рисовать карту дальше, то требуется рассказать о поэтах, чьи опыты как раз связаны с поэтическими кругами. Речь пойдет почти исключительно о юношах – не сочтите женским шовинизмом такое разделение.

Как ни странно, с кругами тоже все завязано на цифру «три». Можно выделить три типа сегодняшнего контекста, в котором «варятся» молодые поэты Петербурга. Первый тип кругов – это круги «самоорганизовавшиеся»: в основном они вышли из Интернета. Второй – круги условно-традиционные: лито, например. По большому счету, только они и связаны с поэтической жизнью Петербурга прошлого века. И третий тип контекста – круги несетевые, но с петербургским контекстом не связанные; «пришлые», но органично вписавшиеся в петербургскую картину.

Самоорганизация свойственна литературной жизни per se, и в последние годы в Петербурге наблюдается едва ли не подъем ее. Например, буквально несколько месяцев назад родилась новая молодежная инициатива – альманах «Транслит», идея которого – публикация вида «стих + автокомментарий». Одним из соредакторов «Транслита» стал Вадим Кейлин (http://key_linn.livejournal.com). В последний год поэзия Вадима явно претендует на то, чтобы потеснить на поэтической карте звездный девичий триумвират. Это заметили не только в Петербурге, но и в Москве: в декабре у Вадима вышла книга в серии «Поколение», редактором которой является известный культуртрегер Дмитрий Кузьмин.

В новых кругах, в том числе и в поэтике редакции «Транслита», наблюдается сильное отталкивание от традиции «петербургского стиха» и тяготение к эксперименту в формальной области. Так, Вадим известен как автор нескольких смешанных жанров, например «хоккулибров». Ему ближе всего поэтика свободного стиха, но и традиционной метрикой он владеет не хуже, что позволяет ему сочетать в стихе, скажем, верлибр и дольник.

Еще один значимый автор-редактор – Василий Расков (http://svistok.ru/users/Vasilko/uinfo/) – связан с кругом альманаха «Мера всех вещей». Его поэтика – попытка продолжения футуристской линии в той ее части, которую можно назвать магической – так, как магическим называется южноамериканский реализм. Прямая ориентация на Хлебникова и (частично) Маяковского пока, кажется, не дает его собственному голосу развернуться в полную силу; но уже и сейчас его стихи – интересное и неожиданное чтение:

…Там огромные тычинки
Подпирают небосвод,
И свисает с паутинки
Легче пуха самолет.
Посмотри в иллюминатор:
Над поляной расписной
Я машу тебе, как брату,
Крохотулечной рукой.
                 («Иллюминатор»)

Еще один выросший буквально ниоткуда круг – группа авторов под названием «Валенки». Пик творчества группы пришелся на конец 1990-х. Сегодня ее участникам в основном чуть больше тридцати лет, но их оптика много ближе сегодняшнему письму, чем лучшим текстам постперестройки. «Валенки» – группа школьных друзей из города Пушкин и присоединившихся к ним единомышленников; число участников группы в разные годы было разным, но всегда не меньше четырех человек. Один из лидеров группы – Дмитрий Богатырев (http://piiter.ru/authors.php?aid=14); о нем хочется поговорить подробнее. Он как бы фокусирует в своей поэтике поэтические достижения всех «Валенков» (не «Валенок»!); в то же время его тексты наиболее разнообразны. Вся группа, что неоднократно подчеркивали авторы, никак не связывает себя ни с одной из поэтических традиций; сами авторы лукаво жалуются на неначитанность и отсутствие понимания поэтической картины. Однако невозможно отрицать влияния на группу обэриутской поэтики. В остальном – «Валенки» и правда самородки. Основной прием групповой поэтики и, в частности, поэтики Дмитрия Богатырева – работа с лексической сочетаемостью и лексическими связями отдельных языковых единиц; отсюда – непривычная структура образов:

*  *  *
Смотpи мою: пустынные слова
И плеши, голые, как лиственные pеки,
Как истинные гpеки, как сова,
Кpичащая о бывшем человеке.
И это так, и больше не уйдешь
И не увидишь ничего на свете.
И стал зеленым хвост, ослабла вошь.
Ночная бабочка, несбывшиеся дети.
Пусти меня, пусти! Тепеpь уже
Не pазобpать, где шиpе, а где уже.
На свете есть две буквы, эМ и Же:
Влечение твое да будет к мужу –
Не к мальчику, не к пылкому бойцу
С pемнем и сапогами на петлице.
Pасселись скалы. Сын ушел к отцу,
Лежащему в забpошенной больнице.
И был девятый день, и пел сквоpец,
Лукаво подpажая бабьим воплям.
Стоял у дуба сын, лежал отец,
И думал конь, пpивязанный к оглоблям,
О том, что жаpок день и слепни злы,
Но легок гpуз. И конь сосал удила.
А мать, на шали щупая узлы,
Пыталась вспомнить: что она забыла

Интернет-круги, а именно уже упомянутый сайт «Полутона», представляет в Петербурге Тимофей Дунченко (http://polutona.ru/?show=evilangelo). Его поэтика больше, чем чья-либо в Петербурге, ориентирована на современную русскоязычную поэзию, в основном московскую; нельзя не отметить влияние на Тимофея некоторых работ Дмитрия Воденникова, а также англоязычных поэтов и прозаиков. Несмотря на молодость, Тимофей обладает уникальным поэтическим почерком: размытая строфика, нерегулярная рифмовка, сочетание сверхдлинных и коротких строк, оксюморонная лексическая сочетаемость вызывают самые разнообразные отклики – от резкого неприятия до восторженного приема. Тимофей – участник нескольких фестивалей актуальной поэзии в Петербурге и других городах, уверенно набирающий популярность и смело экспериментирующий поэт.

Второй крупный контекст – плоть от плоти петербургских традиций; при этом сами традиции интерпретируются очень по-разному. Скажем, молодое поколение лито В.А. Лейкина многие считают таким же «бродскистским», как и поколение старшее. Доля истины в этом есть: доминирование традиционных размеров и содержание, так знакомо противопоставляющее «обычного» лирического героя угрюмому миру, все так же лейкинцам присуще. Но новое поколение лито все же предоставляет внимательному наблюдателю более широкий спектр поэтик, чем то эпигонство, в котором его обвиняют.

Молодые авторы лито Лейкина исторически связаны с Гатчиной и с петербургским лито Нонны Слепаковой. Наиболее известны двое из них – автор сложной «темной» лирики Михаил Богуш и Дмитрий Коломенский (http://www.poezia.ru/user.php?uname=dim_ko). Дмитрий – неофициальный лидер гатчинских поэтов; к тому же он еще и бард, один из организаторов бардовских концертов и фестиваля бардовской песни «Топос». При этом его стихи много более сложны, чем может показаться:

…Лежи на полке, зри не полосу зари,
А то, как темнота пускает пузыри
Оранжевых огней;
Кури ли, говори – ты у нее внутри,
Хотя и рядом с ней.
 
Лети по трем мостам, по десяти постам,
Прижми салфетку тьмы к распахнутым устам,
Спеши на торжество,
Скажи «нет ничего…», взгляни вперед – и там
Не будет ничего.
                     («Сказал “нет ничего прекрасней…” – и солгал…»)

Группа окончательно сложилась, когда к ней примкнул Михаил Александр, последовательный продолжатель «ахматовско-бродской» линии.

Другое лито – оно называется «Утконос», его ведет Валерий Шубинский – посещают еще несколько интересных авторов; среди них – Андрей Малышев. В его образности неожиданно проявляются сологубовские мотивы. Впрочем, не так уж и неожиданно – при условии, что сходная метафорика «темной сказки» известна сразу у нескольких петербуржцев лет на десять-пятнадцать постарше, например у Евгения Мякишева. Более неожиданна – и очень правдива и естественна – у Андрея тема деревни:

*   *   *
В трехсотзубой деревне, где
Человек двадцати не набрать,
Полвойны в голубой бороде,
В синем небе небесная рать.
<…>

По-своему традиционен и еще один многообещающий автор: Андрей Сидоркин (http://www.topos.ru/article/1453). Его традиционность, однако, совсем иной природы и породы. Андрей близок к филологическим кругам, связанным с филфаком СПбГУ и Свободным университетом наук и искусств. Это круг ни много ни мало Маруси Климовой и Андрея Аствацатурова; из одного этого можно сделать вывод, что лирика Сидоркина весьма сложна – с тенденцией к герметичности – и иногда представляет собой почти центон из самых разных отсылок к американским, европейским, израильским, отечественным текстам. Если постмодерный поэтический эксперимент сегодня уже имеет свою традицию, то Андрей следует, видимо, именно ей.

Ну и третий тип контекста: традиции, привезенные из других городов. С некоторых пор иногородние авторы играют заметную роль в петербургской картине – и при этом сохраняют свою «сторонность», самобытность. Думается, здесь следует говорить прежде всего о четырех поэтах. Первые три прежде представляли Владивосток: это авторы знаменитого альманаха «Серая лошадь», снискавшего признание в общероссийском масштабе. Сложно выбрать среди петербургских владивостокцев центральную фигуру. Кому-то нравится «бытовая лирика» Вячеслава Крыжановского (http://kryzhanovsky.rbcmail.ru/texts/all.htm), кого-то впечатляют верлибры и перформансы Павла Шугурова (http://www.gif.ru/greyhorse/gh4/shugurov4.html), но мне ближе всего робкие по интонации, но смелые и нетривиальные по замыслу стихи Лидии Чередеевой (www.cheredeeva.rbcmail.ru/poems.html).

Представитель еще одной региональной школы – автор, пишущий под псевдонимом Этер де Паньи. Исторически Этер принадлежит Саратову; но его поэзия – самая «всемирно отзывчивая» из молодых поэтик Петербурга. Этер пишет и длинные постконцептуалистские свободные стихи (http://vernitski.narod.ru/eter.htm), и короткие тексты вплоть до одностиший (http://amber2002.narod.ru/panji.htm), и даже создает полотна визуальной поэзии; многие из них участвовали в международной выставке визуальной поэзии «Платформа» (http://platform.netslova.ru/show.php?a=Eter_de_Panji&p=may04), которая в 2005–2006 годах прошла во многих городах России, в США, Польше, Белоруссии, на Украине. Этер также занимается изданием книжечек – вроде chapbooks – иностранных поэтов, о которых без него Россия вряд ли узнала бы.

Обзор наш здесь должен бы подойти к концу, хотя многих достойных упоминания авторов мы обошли в нем стороной. Это и участница программы «Открытый мир» Наталья Курчатова, и автор не менее замечательной, чем ее стихи, прозы Ксения Букша, и Ольга Хохлова из ПИИТЕРА, и близкий к кругу Театра поэтов Роман Осминкин, и дружащий с ВАЛИ, но наследующий Скидану Петр Разумов, и «выломившийся» из эстетики группы «Дрэли куда попало» Гера Шипов, и автор хворостеньев (хворостений?) Овсей Рорин, и ориентирующаяся на классическую поэзию Илона Якимова, и замечательная переводчица и тонкая минималистка Мария Сосновская, и победительница петербургских слэмов Люба Лебедева, и «танцующий поэт» Мария Громакова, и обладатель «Дебюта-2003» Павел Колпаков, и живущий больше в Москве Андрей Гришаев, и уехавшая в Хельсинки Полина Копылова. Но – остановимся, а необъятное оставим филологам и биографам. Осталось только сказать о том, чего же в молодой петербургской поэзии явно не наблюдается. А не наблюдается прежде всего мини-жанров: ни серьезной японистики (какой, например, в Москве блещут Марина Хаген и Илья Кригер), ни поэтических миниатюр (помимо опытов Этера да гатчинца Максима Сабайтиса). Зато сильно влияние верлибра; видимо, свободный стих имеет все шансы в скором времени расцвести на петербургской почве. Уже сегодня он серьезно размывает петербургский канон; что-то будет дальше?