Периферия

Мастер чудных периферий,
в путь, не дрейфь!
Слокенбергий-друг[1], говори,
полагаясь на дрейф.
В три плафона вдоль улицы фонари,
так что дама на ней – дама треф.

Вот как раз с нее – не зайти ль?
В путь, артист,
всё в сравнении с ним – утиль,
этот, в частности, лист,
где лежат штабелями строки, и стиль-
человек (он же – пыль) так цветист.

– Прежде чем я открою тайн
тайну и
прояснится вечер, туманн,
и вопьются твои
очи в зерноуборочный тот комбайн,
что высится на краю земли,

ты глотнешь – видишь дом? – сполна
жизни в нем,
а чуть смоет его волна,
все предстанет как днем, –
расфуфыренная, шепнула она,
и за ней я скользнул в этот дом.

А войдя, потерял очки,
сунув нос,
Слокенбергий, в пыль, – лишь “ап-чхи!”
по дому разнеслось,
и с дверей сорвало косые крючки,
и забил из щелей свет вкривь-вкось.

Как за первой дверью – кишмя
тварь кишит:
леопард таится плашмя,
гад шевелит самшит,
да по дну краб гребет, за клешней клешня,
да стрижом небесный свод расшит.

Чем хищней, тем изящней тварь,
тем острей
клык и коготь, грознее ярь,
зорче глаз, – о, зверей
и тропы звериной огненный тропарь,
рей в раскаленном воздухе, рей!

Как за третьей – нос к носу два,
оголясь
до последнего, существа
сплошь исходят от ласк,
вкрикивая друг в друга, ища родства,
нежности под пружинный разлязг.

Разодевшийся в пух и прах
господин –
за десятой – цох-цох, цах-цах! –
он такой здесь один,
чтоб на муле верхом в атласных штанцах,
при гульфике и носе в аршин.

А ему навстречу майор
Ковалев, –
весь без носа (что, Колька-вор,
не хватило носов?)
Не обман ли зрения мир, что за вздор?
Ускользающий что за улов?

Люцифер-опус-ляпсус, сгинь!
Эпцетум,
поркус блигва гатис дзынь-дзынь:
оби цвинатас вум,
изалис кримус – рассус миксио тбинь.
Ди, талем авэртитэ казум![2]

Тут и прянул гопот – бегут! –
шлеп и соп,
скопом, скопом – и толст, и худ,
и монарх, и холоп,
присмотрелся – и звери куда-то прут,
и по топоту понял – потоп!

Я насмелился – и в окно…
Где земли
край, обещанное зерно
(дом-то смыло!)?! Нули
то поднимаются, то идут на дно –
ими голод свой и утоли.

Сердце, взятое на испуг,
длит толчки.
Но хоть сдохнь – ничего вокруг.
Потеряв ли очки,
я остался с носом, Слокенбергий-друг,
даме треф проиграв в дурачки?