Пассажир

В ПАРКЕ ДЕТСТВА

В парке детства моего
          .что-то жрет, жует и гадит,
что-то курит, что-то пьет,
.          заполняя до обмызганных
краев чашу треснувшего мира.
.         Детский поезд трехвагонный
прохромал, гудя, в кусты,
.         никому давно не слышный и не
важный, с никому не нужным
.         кругом обреченности своей
«Пионер Башкортостана» –
.         мимо рынков, мимо кладбищ,
многолюдием набрякших.
.         Это тут, в кривой аллейке,
с гэдээровским воланом
.         в бадминтон играли с Инной.
Или с Надей. Иногда. Это здесь
.         трофейная изнанка дотлевает
в перламутре прошлой лужи:
.         будет все, что было завтра,
было то, что сбудется вчера.
.         Небо низкое так близко. Вот
и свет угасших окон тени
.         мертвые соседей кукловодит
по карнизу, где шатается Пушок.
.         В сопричастном предстоянье
не качнут седые космы тополя,
.         карауля, затевая злые радости
прощаний. Это маленькая мама
.         на ночь форточку захлопнет
в ту прародину утробную, где
.         чернеют задутые свечи, где
срываются стаями в небо, где
.         исчерпана эра стихов.

                                 2004. Уфа

ОСТРОВА

И отворяя утренние ставни,
я взгляд обугленный кладу на серебристую
сквозящую гряду зависших
в рассветной пене островов, где обитаете
безбедно, не спотыкаясь
о мертвых птиц и не роняя юный лик, все вы,
все вы, чье небо внятно,
кто, как блаженный Августин, в пылящем,
мятом мире снимая росы
глянцевитыми устами, и не любил еще, но кто
любил любовь уже, ни зги
в кромешном сне не видя и отворяя утренние
ставни, и различая те же
острова, грядой сквозящей зависшие сквозь всю
рассветную немеющую душу.

                                                  2004. Богемия

ТАНЕЦ ПАВЛИНА

В маломальских местечках прикорнувшей
Европы, проплывая навстречу друг другу,
исполняется танец павлина, вальсик
голубя, чардаш вороны. Как мистерия. Мимо-
ходом. Это может быть танго кукушки или
скорый фокстрот сороки, но бывает гавот
верблюда или Барыня сдобной хрюшки.
Полицейский отшпарит самбу. Ну а этот,
с утра зеленый, чешет-пишет по стенке такой
краковяк небывалый, что мешаются вихри
и газы. Молодежь, угрюмо топоча, отчубучит
жигу бегемота. Экосез, полонез, менуэт и
чакона – несть числа этим па приворотным.
И несет человечество мимо, и душа его падает
в пятки, свесив сизый язык астральный.
Ясно, брат, что мы все надоели до смерти
друг другу: ты – с поганою полькой своей,
я – с постылой своей сарабандой. Видно,
брат, что вот-вот, что вот-вот воспарим,
закружившись, как дервиши в белом, – руку
правую ввысь, руку левую долу, набок голову
вдруг уронив, – в па-де-де ль «Щелкунчика»
внемирном, в «Лебединого озера» ль вальсе,
проплывая навстречу друг другу. И мимо.
Исполняя кармический танец павлина.

                                              2005. Богемия

ПАССАЖИР

Скользит парижское метро по-над
субботней преисподней. Напротив
плачет сидя некто в рубашке цвета
электрик, ухоженный и молодой,
и смотрит пристально, не хоронясь
отнюдь и не мигая, глазами, полными
эль-грековских озерных слез, в свое
нигде и никогда, откуда на него сейчас,
конечно же, никто не взглянет. Изнанка
облака, мосье. О, будьте осторожны,
когда спускает горизонт шагреневую
кожу, и квелый остов света не кроет
тени ласковых миров. Тропинка в гору.
Край, и с граем всполошилось вороньё.
Невежливо смотреть в упор, но разве так,
украдкой, как пассажиры прошлого, как
пилигримы в никуда, прищурившись,
подглядывают в страхе за собой, то бишь
за вами. Ну вот, адье. Сен-Поль. Бастилия.
Мне выходить уже, уже через одну.
Я вас люблю пустой любовью смежных
отражений. Гудят и щерятся подслеповато
звезды, по-над субботней преисподней
скользит парижское метро.

                                                   2004

* * *
                                             В. Берязеву

                         Стихотворение не проявленное пока…
                                                                      Из письма

Я и сам непроявленный в этом
проявленном мире, чьи проявления
непоправимы: окаянная явь
утекает сквозь стылые пальцы, как пепел,
как ртуть, как краплёный,
вздыхающий скрипками ветер.
Необъявленный и незваный поздний
друг где-то мается-тужит на свете,
взрывая окриком альбомные снега
и кружа за астральной поземкою песен.

Здесь январь, как пропащая пегая осень,
и снежок распыляют дешевеньким спреем
по нейлону гонконговских елок.
Ну а там, где стреножена русская доля,
где от звезд голубеет во сне подоконник,
поминай леденеющих в пухлом
тепле и чужбинном уюте.
Почернев, засветились от вспышек
нагорных непроявленных душ негативы.
Это им Он заботливо молвил:
вы боги. Но умрете вы, как человеки.

                                            2005. Богемия

* * *
На драгоценном, утлом островке
неверной жизни –
среди разительно возможных
невозможностей,
среди возможностей, желанных
иногда, – забельских
далей – домирных – лиственные
пропасти разглядывали
нехотя, подолгу приблудшего
меня. Уфа – обрыв
глухой и злополучный, откуда
в рваный мир
сорвался всуе я, захлопнув веки
страстно и блаженно,
как вспуганные ангелы, у края
прозревшие заведомую
тьму и шелест тощих крыл, и гадов
теплых шевеленье
на поднебесном, утлом островке
порожней жизни –
среди желанностей, возможно,
невозможных и
невозможностей, желанных,
как всегда.