Памяти MZ

1 СЕНТЯБРЯ 1986

Почти семь лет. Тень ранца. Моросит.
Смрад гладиолусов. Спокойная на вид
Надежда Ф. Колонны и решетки.
Завхоз. Ступени. Фото с Зоей К.
Гул старшеклассников. Арпеджио свистка.
Осанка швабры. Ну, и зад какой-то тетки.

Вот так оно случилось. Так оно
вписалось в память и вошло в бородино
отдельных снов вдоль пушек новой яви –
убогой школой и, естественно, страной,
где найденный лирический герой
слагает песни о другой державе.

* * *
И вот она взошла, товарищ, верь,
и каждый вроде рад.
Им было всем за двадцать, а теперь
на вид под пятьдесят.

Теряясь в прилагательных, звезда
с квадрата потолка
роняет свет без вымысла туда,
где только тьма пока.

И каждый, наслаждаясь этой тьмой,
устало повторит,
что хрен с ней, с появившейся звездой:
пускай себе горит.

ПАМЯТИ MZ

Где пальма на скале, а корка льда
под сумерками, – ты, отныне в белом,
не первая, ушедшая туда,
оставившая хор без слов и мела,
несешь с собой листки календаря,
чей каждый день – второе января.

Что б ни писал поэт, печаль и даль
привычной рифмой сокращают дольник,
поэтому твоя горизонталь
позволит сохранить не только вторник,
но и количество шагов на полпути
меж Гарвардом и, скажем, MIT.

Что кончилось со смертью? Беглый взгляд
вполоборота, свет в углу прихожей,
цветок, однажды красивший наряд,
и голос, на другой столь непохожий,
что формула надмирной глухоты
вне всякого сомнения есть ты.

Нам с детства объясняли: Бог в душе,
а заодно – в твоем карандаше,
каким опишешь, он, литературный,
таким и будет, и такой он, Бог,
каким полуагностик видит слог,
назло глаголам гроба или урны.

Да, пальма на скале – и да, ты там,
где будущее в прошлом, а вискам
неведомы седины и мигрени,
несешь листки, а с ними – доброту,
пройдя, казалось бы, полуверсту, –
несешь и не отбрасываешь тени.

И дальше – не стена, не край земли,
а сквозь онкологическое «пли!»
калитки скрип, и ей, полуоткрытой,
не привыкать к гвоздям поверх чернил,
да и сейчас Вергилий начертил:
«Nel mezzo del cammin di nostra vita».