Одиссей запаса

Как утверждается в издательской аннотации к новой книге[1] Андрея Гущина, «она написана в трагические первые месяцы 2022-го года». Однако ожиданий «военной поэзии» книга не оправдывает. Звук стихов тих, печален, иногда чуть ироничен. Сознание и восприятие поэта настроены на мирный лад, и единственное, что он может, сохраняя себя, – это вписать страшные реалии в свой обжитой круг бытия… и удивиться, насколько они оказываются созвучны прочим:

Звуки сирен,
По живому режущие.
Сироп весенний
Течет в убежища.
И нет спасения
От птичьего пения,
Нестерпимы трели
Для перепонки тонкой.

Что различает ухо? Зов жизни. Нет двух несовместимых (война и мир) планов бытия, есть единый и единственный, где туман и канонада – явления одного порядка, на равных вписанные в распорядок дня, в индивидуальные занятия, в судьбу:

Весна куда как хороша –
Сплошной туман и канонада.
Дойду до почты чуть дыша.
Она закрыта – так и надо.
 
И поделом мне эта весть,
Точней, отсутствие искомой.
И блокпосты, и город весь
До дрожи нервной незнакомый.

Где, спрашивается, кимвалы бряцающие? Нет их. Зато прорывается вдруг невероятная, оголтелая радость: «И люди живы, живы, живы!» В другом месте, в одном из следующих разделов: «Пляши на радостях – / Земля большая»… И сразу проникаешься глубоким доверием к автору, понимая: с ним говоришь на одном языке. Высшая ценность – жизнь. Иногда, правда, поэт обращается к историческим ассоциациям, чтобы напомнить современникам, что и как имеет обыкновение происходить и заканчиваться: «Галеры берег скребут носами. / Победа будет, победа близко. / В священной Трое сирот излишек / И мрамора для обелисков». Неожиданный ритмический сбой в финале ставит акцент на том важнейшем, о чем Гущин говорит с нами: обелиск – не человек, только неживой материи бывает с избытком, живой всегда недостаточно.

По прочтении книги целиком становится понятно: никакая тема этим автором не владеет, не властна над ним, не подавляет. Главный в этой паре – он.

Поразительно, что лирическое существо Андрея Гущина не испытывает растерянности перед происходящим и, с другой стороны, не поражено масштабом свершающихся социально-политических событий. Автор принимает этот мир таким, каков он здесь и сейчас. В моменты тоски уподобляется ребенку: «Я поспешил в проулок узкий, / Забыть пытаясь всё на свете, / Так слезы забывают дети». Уж, кувшинки, пескарь – достаточные основания для призыва: «Слезу горючую утри».

О память метра, ты сильней рассудка памяти печальной… Многие стихи Гущина вызывают в памяти «Рождественский романс» Бродского. Приглядевшись, понимаешь, что дело не только в просодической близости. Гущин – такой же неистовый, как и Бродский, коллекционер мельчайших примет бытия, его исчезающих частиц: «Безумец ухает, как сыч, / Луна висит над переулком. / Кума купила магарыч / И подрумяненную булку…» Он нанизывает их на нить собственной жизни и позже любовно рассматривает каждую:

Воткну росток, в горшке проросший,
В размокший глинозем осенний,
Пусть будет жизнь его хорошей,
Вполне достойной Воскресения.

Иногда ему помогает многозначность слов или омонимия:

Сирены сна, сирены боя,
Сирень в окно мое больное
Стучит махровыми кистями,
Как будто белыми костями…

Иногда надежный соратник – омоформа: «Ротонда белая на левом берегу. / Я берегу воспоминания». В любом случае перед нами глубинное доверие к языку и умение плыть по течению речи. Этих свойств не подделаешь… А еще он подозревает, что способность говорить свойственна не одним лишь людям: «Скажи: “В начале было било” / На колокольном языке».

Порой поэтический текст заставляет понять тот или иной оттенок мировоззрения автора. Возьмем, например, «Источник»:

В святой источник погрузишься.
В сон окунешься с головою.
Зеленой порастешь травою,
В воде прозрачной растворишься
 
Столовой солью, красным солнцем,
До преисподней достающим,
На поклонение японцам,
Во утешение живущим.

Японцам? Причем японцы?.. А при том же, что вода и трава: здесь узнаётся синтоистское равенство всего живого, умение разглядеть божественную сущность за всем, что тебя окружает.

Лирический герой Гущина двигается по миру, совершая паломническое путешествие к той мелочи, которая попадает в поле зрения. Иногда приходится идти назад, но и там то же самое – внимание и принятие.

Одиссея подобна хаджу.
Ты теперь – Одиссей запаса.
Возвращаются все однажды,
Не опознанные ни разу.

В текстах сладости, радости, веселья, неожиданности больше, чем чего-либо другого:

Скажи «халва» медовыми устами.
А мне не сладко, ведь весна на свете.
Играют дети под чугунными мостами,
И рыбаки закидывают сети.
 
Что попадется в них, никто не знает.
Ни тетя Песя, ни соседский малый.
Волна зеленая шаланду накрывает.
И это к лучшему – тоски как не бывало.

Взгляд Гущина – одновременно и скользящий, и пристальный, недаром он «Одиссей запаса». Он ничего не требует от бытия, кроме бытования; конечно, печаль свойственна и ему, и сожаления о грядущем, непоправимом и неизбежном, пронизывающие стихи 2021 года, проступают явственно, как в стихотворении «Накануне марта»: «Между людьми растет стена. // Великая грядет война. // И тварь ощерена стозевная». Но доверия к жизни у поэта всё же больше, и оно побеждает всё – как побеждало у Пушкина, Куприна, Бунина.

Земля всегда была такою
 
Невыразительной и бренной:
Пустое место; бурый топос.
И вдруг раздался во вселенной
Цветов невероятный голос!

[1] Андрій Гущин. Оболонь и окрестности. – Кiев: Друкарський двір Олега Федорова, 2022.