Над медленной водой

Название новой книги[1] Евгении Барановой рождает целый ряд ассоциаций, но в первую очередь здесь видится антитеза, присутствующая в жизни любого творца, вынужденного быть распятым между идеальным и реальным, неявным и очевидным, необходимым и желаемым:

И вот июль уже разделали,
и август звездами прибит.
Где золотое, там и белое
кипит, и жалит, и кипит.
 
Лечу ли аистом над крышами,
пытаюсь тенью рисковать –
лишь золотистой пылью вышиты
на белом воздухе слова.

Лирической героине тяжело примирить в себе материальную и духовную ипостаси – незримое, но вечное всегда одерживает верх над временным и очевидным. Белое «кипит и жалит», но золотое остается на века вышивкой из пыли слов. Это и есть основная тема поэзии Евгении. С «Хвойной музыкой» новую книгу объединяют сквозные образы и мотивы, любимые автором темы смерти и детства, всегда идущие рядом, причудливые и яркие метафоры, ведущие читателя «по ту сторону реальности».

Но наряду с этим что-то меняется в авторской интонации – она становится более проникновенной, лиричной и несет еще более глубокие, лично пережитые смыслы. Сквозь хрупкий узор, оставленный «на рукавице вымышленной руки», теперь более отчетливо проступают реалии времени. Этот «парадокс» вполне объясним – автор не может не впитывать в себя эпоху. В ком-то она «кричит» со всей очевидностью, а в ком-то явлена полунамеками, неожиданными образами с затемненными, но угадываемыми смыслами. Пандемия, война, всеобщий раскол в сознании и жизни людей – все это находит отражение в книге, особенно в последнем ее разделе «И зачем им нас убивать». Неприятие происходящего выражается в онтологических вопросах, задаваемых невидимому собеседнику – человеку ли, Богу ли, самой ли себе:

И зачем им нас убивать
у нас такие же пальцы
у нас такие же волосы
мы говорим на этом же языке…
<…>
Они такие же люди
Мы просто поедем дальше
Сейчас мы положим вещи
и мигом в горячий душ

В данном случае важен не адресат, а внутренняя установка автора, желание противостоять миру, в котором чума «заперла на прутики дома» и «выловила душу из вещей». И чем сильнее запрет, тем отчаяннее сопротивление духа, стремление преодолеть инерцию земной жизни, которая не более чем средство «тратить время на ненужные дела». Подлинно только то, что нельзя ощутить, потрогать, – оттого лирической героине Барановой, несущей в себе бездонное небо Мандельштама и «околоплодные воды» Данте, прорастающей из почвы кореньями Толстого и мыслящим тростником Тютчева, так невыносимо тяжек «мелкоморщинистый текстиль незаживающих людей».

Пребывая телом в мире нескончаемого абсурда, автор выбирает для себя роль стороннего наблюдателя, стоящего «подозрительным Иовом» внутри вагона метро, среди «подозрительных лиц». Но его собственный состав никогда не идет по заданному маршруту, врастая в «поезд журавлиный» нескончаемых гомеровских кораблей.

Освобождение от всех земных привязок и поиск бессмертного начала внутри смертной формы – тема, объединяющая старую и новую книги Евгении Барановой. Самое страшное состояние человека – его физическое взросление, с приходом которого умирает внутренний ребенок – мерило истины и мудрости. Сохранить детство в себе – единственная возможность остаться творцом, существующим вне времени и пространства, совсем в иной системе координат:

Я выросла и стала глупой.
Не вырастайте никогда.
Спасайте Рябушку от супа,
грызите вилкой провода.
<…>
С утра увидишь фею злую –
поймешь сквозь тела гололедь,
что выросла в себя такую,
какой не стоило взрослеть.

Эту «себя такую» героиня Барановой не принимает, оставляя только ту себя, которая существует вне любой социальной роли. Жена, мать, любимая – все это термины чуждого ей мира, поскольку она сама – «молодой моряк в поисках неземного», «бронзовая реторта», «сломленный тростник». Она, не помнящая ничего, кроме «молодого февраля», неизменно остающаяся «в заложниках у слов», живущая «от клавиш до чернил», реальна только там, где можно оставаться творцом и где на смену памяти приходит высшая интуиция, внезапное прозрение подлинной сути вещей:

Капустной бабочкой, дремучим огоньком,
орешником ползучим, низкорослым…
Я не умею помнить ни о ком,
по черепкам исследую ремесла.
<…>
Хороший друг, ленивая жена,
смотритель небольшой библиотеки,
не для того мне музыка дана,
чтоб памяти достаться на орехи.

Для настоящего поэта любое личное переживание обретает смысл только на стадии превращения в текст. Переплавка сиюминутного в непреходящее и есть главная цель творчества. Однако в процессе подобной трансформации вещи обретают иную форму, возвращаясь к своей истинной природе, утрачивая феномен единичности. Не случайно первый раздел книги называется «Когда мы превратимся в имена» – здесь задана ключевая авторская интонация.

Лирическая героиня Евгении Барановой не отождествляет себя со своей материальной ипостасью – ее мир предельно абстрактен, лишен конкретных временных и пространственных координат. Здесь движение жизни нарочито замедленно – обыватель уступает дорогу созерцателю, видящему мир в его вечных взаимосвязях и едва уловимых эфемерных сущностях. «Вся страна на фундаменте чьей-то пыльцы» – невольно вспоминаются строки из стихотворения Анны Маркиной. Именно об этом хочет сказать своему читателю и Евгения Баранова. Ее книга «Где золотое, там и белое» – вызов смерти, уверенность в том, что ее не бывает, как не бывает у поэта сиюминутного слова:

Когда б не приходилось выбирать
из двух побед, из сумерек воскресных,
то я бы научилась завывать
на млечном, на прозрачном, на древесном.
 
То я бы научилась жить простой,
дни вышивать, как пояс вышивают.
Но я стою над медленной водой
и берег для себя не выбираю.

[1] Евгения Джен Баранова. Где золотое, там и белое. – М.: Формаслов, 2022.