Мы застряли на какой-то станции…

Мы застряли на какой-то станции. Все пути занесло, и дальше дороги не было. Буран не прекращался уже две недели. Начальник поезда – было заметно, что он очень расстроен, – лично извинился перед нами и предложил проследовать в здание вокзала, где, по его словам, были недурной ресторанчик и библиотека при зале ожидания, и даже небольшой театрик в бывших складских помещениях, где, силами железнодорожных рабочих и грузчиков, устраивались иногда любительские спектакли.

– Даже сам директор вокзала с супругой иной раз приходят посмотреть, – подтвердил многозначительно машинист, поправляя на начальнике поезда галстук и фуражку.

Мы спустились в здание вокзала. И правда, какая-то несвойственная именно вокзалам суета сразу бросилась в глаза:

– Нам повезло, – сообщил радостно начальник поезда, – сегодня как раз представление, да еще и премьера! Дают «Игроков» Гоголя. В главной роли сам господин директор! Кстати, фамилия у него та же самая, что и его персонажа – Утешительный, представляете, какое совпадение!

– Да уж, просто невероятно, – недовольно буркнул кто-то рядом со мной.

Почему-то этот тип, небритый, довольно дорого, но как-то небрежно одетый, из всей группы пассажиров прибился именно ко мне.

– «Игроки», конечно, хорошая пьеса, но, может быть, было бы разумнее согнать всех этих бездельников на расчистку путей, – выразил он общее мнение.

Начальник поезда только вздохнул, а машинист укоризненно покачал головой и потом сообщил нам шепотом, что это было довольно не деликатно с нашей стороны, и что вообще, это больное место для всех них: за все время, за все десять лет, что они с начальником поезда работают на этом маршруте, им еще не разу не удавалось проехать дальше этой злополучной станции… Зато они пересмотрели почти весь классический репертуар.

– Тоже мне, театралы, – опять огрызнулся этот небритый, но уже вполголоса, чтобы никого не обидеть.

– Кстати, позвольте представиться, – обратился он ко мне, – Швохнев.

Было понятно, что без скандала отделаться от него будет невозможно.

– Что ж, пойдемте смотреть спектакль, если больше нам ничего не остается. – согласился я. Скандалить настроения не было вовсе.

Постановка была на удивление недурна и выдержана в модной тогда интерактивной манере, когда зрители постепенно вовлекаются актерами в действие и в конце концов сами становятся его участниками. Воплощению подобного замысла прекрасно способствовало и сценическое пространство. Строго говоря, никакой сцены или какого-либо возвышения или помоста, выполнявшего ее функцию, в зале не было. Зрители просто окружали небольшой участок, на котором актеры разыгрывали пьесу. Со стороны можно было подумать, что и правда одни играют в карты, а другие просто столпились вокруг стола и наблюдают за игрой. Надо ли говорить, что к концу представления всех нас обчистили до нитки, да еще и загнали в долги. Пути к тому времени занесло так основательно, что уехать было невозможно уже ни в какую сторону. Пришлось оставаться. Мы и до сих пор все здесь, на этой станции, и почти все уже получили разнообразные роли в этом привокзальном театре сообразно своим способностям. Мне, например, досталась роль Алексея, трактирщика. Иногда доверяют играть Глова-старшего, но это очень трудный грим.

Поезда на станцию прибывают редко, но дальше так никогда и не едут. «Игроки», как выяснилось, вообще единственная пьеса, которую здесь играют, и в тот раз была, разумеется, не премьера. Я все думаю, как разоблачить этих мошенников. (Швохнев, кстати, оказался «подсадной уткой», помогавшей вовлекать в игру остальных пассажиров.) Но сообщить куда-либо о том, что здесь творится, совершенно невозможно. Приехал бы, что ли, кто-нибудь с проверкой! Есть же у них какое-то начальство по железнодорожному ведомству, которое должно их контролировать! Чтобы хоть как-то «растормошить мироздание», я все предлагаю им, при каждом удобном случае, поставить уже «Ревизора», например, где в ходе интерактива Хлестаков мог бы брать у зрителей взаймы. Директор вокзала Утешительный уже даже и согласился, но выяснилось, что в привокзальной библиотеке нет ни одного издания «Ревизора». Ну не сочинять же его заново, в самом деле!