Конец географии

* * *
«Суровые годы настали,
и следом грядут – не легчей», –
так мыслил почтенный Виталий,
проснувшись однажды ничей.

И думал он дальше, хромая
в лежавший кругом неуют:
«Земного лишился я рая,
а в вечность котов не берут».

Огонь его очи метали,
деревья стояли во фрунт,
пока не окончил Виталий
свой метафизический бунт.

Теперь у развилки дороги
сидит он покорен и слаб.
Суровые, лживые боги –
у самых витальевых лап.

И вот наклоняются низко,
касаясь почти рукавом,
и тычут холодной сосиской
в духовную жажду его.

* * *
Ставят сети апостолы,
что на том берегу.
Ни страны, ни погоста я
опознать не могу.

На слежавшемся гравии –
лунь в обнимку с лещом.
Здесь – конец географии
и чего-то еще.

Здесь, отставив удилище,
бродит речкой-Угрюм
мое душехранилище
и вместилище дум.

* * *
Гарри Поттер, Поттер Гарри,
что ты реешь надо мной?
Как же все-таки вульгарен
звездобольный почерк твой.

Над тобою ветры стонут
и лопочет небосвод:
«Этот роллинг, этот стоун
всех нас, Гарри, погребет!

Для того ль под гром оваций
ты пилотом, Гарри, стал,
чтоб Землею любоваться
сквозь магический кристалл?»

Ахтунг, ахтунг! Все – в подполье!
В млечном поле – ни души.
Лишь резвятся на раздолье
мальчиши-кибальчиши.

Гарри Поттер, Поттер Гарри,
в бой пойдут лишь старики…
Пахнут потом, пахнут гарью
перебитые горшки.

Вот и кончилась интрига,
мяч – за линией ворот.
Забинтованный расстрига
землю веником метет.

АЛЬТЕРНАТИВНАЯ ИСТОРИЯ

Ох, уеду от вас, уйду
в Александрову слободу.
Проложу туда акведуки,
Академию заведу.

Шлю письмо в Караван-сарай:
здравствуй, братец Урюк-Бабай!
Забирай себе Кемску волость,
да и Астрахань забирай!

Строй себе тут Караганду.
Коноплю сей да лебеду.
Только, братец Урюк, не трогай
Александрову слободу!

А устанешь, светлейший хан,
от собратьев от басурман,
царь-капустой под царь-беседу
угостит тебя царь-Иван.

Постелю я тебе в саду,
расскажу, как зовут звезду,
а потом уж езжай, Урюче,
в Третий Рим свой, Караганду.

Лепо, братие, поутру.
Гуси шествуют по двору.
Князя Курбского почитаю,
полистаю Каспаров.ru.

ТРИ СЕСТРЫ

Огромные зарничные костры
зависли между рельсами и небом.
В Москву, в Москву отъедут три сестры
вот-вот за азиатским ширпотребом.

Вокзал к стеклу вагонному приник,
как будто здесь – коллекция рептилий.
Умеренно нетрезвый проводник
до самого рассвета – твой Вергилий.

И все свои небесные дары,
все горести, кулоны и монисты
на эту ночь вверяют три сестры,
как Господу, шальному машинисту.

И вот уже глаза не отвести
от мимо проносящегося света.
Расходятся и сходятся пути,
как линии в кроссворде без ответов.

И, силясь этот ужас превозмочь,
под потолком перебираешь позы
без сна, пока в космическую ночь
несутся, словно лайки, паровозы.

ГОРОДСКОЙ РОМАНС

Что, фонарь неутомимый,
жёлто смотришь на меня?
Так на паству херувимы
смотрят, головы склоня.

Так над проседями клавиш
песня жалостно поет
мне про то, как сердце травишь
мне несмелое мое.

В этой жизни однозвучной,
замурованной в гранит,
я с собою – неразлучный,
нас и смерть не разлучит

ни в долине нелюдимой,
ни в летейской вышине…
Так почто, неугасимый,
надрываешь сердце мне?

* * *
Все ушли… Нахохленный уют.
Занавеска медленно трепещет.
Из углов друг дружку стерегут
на себя оставленные вещи.

Бессловесно. В зеркале – вдвойне.
Где-то мышь заводит цап-царапки.
На остывших ходиках в стене –
пыль веков, не знающая тряпки.

А из окон веет тишиной
и какой-то жалостью овечьей…
Голоса – чужие – за стеной.
И следы – повсюду – человечьи.