Когда по городу проходишь просто так

* * *
Панорама с выходом на Шпиль,
Яблока застенчивый румянец,
Снежные и золотые дни.

Много меду в сотах и сетях,
Музыка теснится на ветвях,
И река задумчиво дымится.

Город, город – выгоревший сад,
Где проходит юноша в пальто,
Улицу и мир не узнавая.

И, на полдороги отцветая,
Снег пережидает снегопад.

* * *
Живем, как в затонувшем Петербурге,
мужские качества природы наблюдая.
У хвойных водорослей,
                       .у руин березовых.
Но духи узкоглазы,
а ангелы глупы – вот и отличье.
Географические развлеченья
нам не изведать, не пройти вдвоем
по улицам духовным и прозрачным,
где жмутся к небу умные дома
                                    .летучею грядой,
                                                .по всем статьям
ровесники лирическим высотам.

* * *
Город несъедобных пирожков
я назначил жертвою стихов;
тяжесть, ржавость, дерево его –
сон его, как худший сын его.
Потому что мне тут места нет
и иллюзий нет на сей предмет.

Я меняю пиво на портвейн,
сон на разум, прозу на стихи,
потому что голубых кровей
ветви и деревья их легки,
облетая осенью на звук
птичек, улетающих на юг.

* * *
ты ли жил, провинциал, у моря,
гул которого пропитывал, священный,
бочки омулевые по швам,
легкие увертливые лодки?

ты ли сквозь египетскую тьму,
мальчик заспиртованный, глазел
в окна, как чудовище из банки?

ты ли подбирал на берегу
мрамор, содрогавшийся от ветра,
и тесал его, и согревал,
и у мертвых туч просил совета?

Эрос пел, Танатос дул в трубу,
время жаловаться на судьбу
или опускаться в глубину,
только я, перекрестив волну,
в бочке замурованный, плыву
и расту в длину и в ширину.

* * *
Слезоточивый Вордсворт,
Кольридж бедный,
Китс-юноша,
зачем вы у природы
так много взяли для нее же? Ей,
всего вернее, это безразлично.

Узор на крыльях и узор на вазе –
всё суть узоры, а душа – чиста,
а зелень зелена, река спокойна,
цветы благоухают, и святой,
о святости своей не знающий, –
прекрасен,
а знающий о святости – не свят.

Свет падает на лучшие страницы,
узоры сумерек держа на поводке…

БАРАТЫНСКИЙ

Надо ли ехать в Неаполь, чтоб умереть?
Ангел-хранитель забылся, любуясь пейзажем;
скажем себе: это славная смерть,
и на свободное место, как сфинксы, приляжем.

Резвое солнце скрывается в розовой влаге,
в мыльном закате полощутся пыльные флаги.

Случай ужасный, помноженный на провиденье…

Север по-прежнему гол, никуда не пригоден,
путь до того развезло, что ни барин не едет,
ни крокодил не бежит,
рыба на дрожках не скачет.

Тучи ли прах отряхают?..
На сжатые нивы
и долы долгой зимы
опускаются сны,
в рождении мрака
из недр поэтической школы
участвует снежный прибой.

А мрак золотой, голубой…

* * *
Семенов не пишет давно
Семенов наш Рембо
и музыка Глюка
танцует на лестнице
приветствуя его

где рабочие этих мест
филомелы пустых небес?
на вокзале верней всего –
свист используют как насест

это звезды приняв на грудь
отправляются в дальний путь
это время гремя идет
электричка замедлит ход
вероятно белый как соль
на Усолье ложится снег
тополь в вымершей мастерской
отправляется на ночлег

БЛИЗНЕЦЫ

Я сидел на Сквере с бутылкой пива,
Сочинял стихи и смотрел на женщин,
И фонтан шумел, как сама природа.

Я стоял в приемной простого слова,
И простого чувства, и чистой речи,
Все метафоры, девушка, вас не стоят.

Но она смотрела куда-то мимо,
Ей навстречу шла не она, другая,
Но совсем такая же, как две капли.

Они шли навстречу и улыбались,
Они шли друг к другу и повторялись,
И поверхность зеркала колебали.

И они, наверно, вошли друг в друга,
И прошли насквозь, это было мило,
И предметы снова стали собою.

У фонтана пряди. Гуляют люди.
В ожиданье самой нелепой встречи
Я могу представить, как смотрит вечер
Сквозь пустую раму моих иллюзий.

* * *
Мне хорошо средь мертвых латинян,
Я нынче тоже описать сумею
Качающийся виноградный лес,
Сосуд с вином, гекзаметром обвитый.

Живых не нужно — споры, перепалки,
Едва ль уместные между богами;
Забудем распри, выпимши уснем,
А где проснемся, там уж нас не будет.

Как здорово! — красивая земля.
Землячки урожай роскошный собирают
И улыбаются неведомо кому,
А мертвый Эрос дремлет под скирдою.

Пусть ходит серп, от нас прибытку нет,
Мы только реагируем на свет
И в такт мирам качаем головою…

* * *
                           посв. Усть-Илимску

Туманы севера – веселые туманы,
сквозь ваш бесцветный гнет
я вижу, небо в кружке оловянной
ко мне плывет.

О город, зараженный белокровьем,
не мы приехали, дела нас привели,
и, словно листья, бросили на кровли,
и, как траву весной, сожгли.

Дымы веселые, мы носимся повсюду,
где место только для других,
сдаем бутылки, празднуем простуду
и щиплем девушек нагих.

Куда бегут гостиничные воды?
Чего нам уготовил рок:
глоток неутоляющей свободы
иль пива теплого глоток?

* * *
Птицы напевают тихо,
громче напевает память,
только памятью усердной я себя не обману;
с тлением соединившись
и припав к земле устами,
повторяю, как убитый:
«мне б хотелось петь и плыть».

Дерево шумит листами,
Бог деревьями своими,
мы меняемся местами с отражением в реке,
и, как память, прорастая
из земли неумолимой,
я шепчу, не умолкая,
с бабочкой на языке.

* * *
Повторы делают прочней
                                .неповторимое.
Повторы неизбежны,
когда, нагие, в тишине вещей
стоим мы и друг друга изучаем,
как толкователь рукопись,
.                  как бабочку Набоков-энтомолог,
живущий – звук,
.                  и мертвый – тишину…
Ты – женщина, ты – мой самоповтор,
а я – мужчина, фиговый листок
я дереву в наследство оставляю,
науке – мозг, отсутствию – слова,
но никому – что чувствую, когда
они приходят или ты приходишь…