Где тьма густа

* * *
Перетерпит, смолчит, обернется и тем же воздаст…
Что бездумная вольница здесь, что тупая неволя,
где тяжелые лоси ломают предутренний наст,
разоряя гнилую скирду на окраине поля.

Помрачение мира, знамение – знамо, зима.
Как предвечная весть – мерзлота ледяного поморья.
Осмелевшие волки заходят в пустые дома,
оскверняя жилье, как ворье, разоряя подворья.

Умолкают языки, дороги ведут в никуда…
Не сумев сговориться, смолчатся варяги и греки.
В полынье недвижима полынная злая звезда,
и стоят подо льдами горчайшие черные реки.

Край звериных следов, где никто никого не спасет,
никому не привидится в память безвестному веку,
будто кто золоченую чашу по небу несет
и незримый другой невесомо ступает по снегу…

* * *
…И было объятье девятого вала,
и ртами пираний вода целовала,

и бились в борта, выходя из воды,
харибды и сциллы – ладони беды.

Щепой корабли разлетались, дощаты.
Просили не силы, просили – пощады.

Но тайного слова губительный гнет:
земля не приимет, вода – не вернет.

И ныне над нами смыкаются своды –
тяжелые льды – онемевшие воды.

Ни звука, ни вздоха, и виден сквозь лед
мерцающих рыбиц застывший полет.

* * *
Безопасно в дому, и не верится сказочным вракам
при веселом огне, но осмелься и выйди во тьму:
разбредается лес по низинам и топким оврагам,
и ветвями шумит, и грозит неизвестно кому.

Из-под ветра в траву осыпаются с веток улитки,
и гуляют кусты, и колышется тень-водосбор,
и соседский крыжовник едва не дополз до калитки, –
шевелится в потемках и ломится через забор.

Выпасают сверчки белых флоксов полночное стадо,
и в глубоких корнях чудотворные бьются ключи.
Одичала трава, разбегаясь из райского сада:
покоси, потопчи, а попробуй ее приручи.

Зашуршит впереди – в стороне – за спиной, – где-то рядом…
Холодея, замрешь, Отче наш с перепугу шепча.
И поверишь всему: ведьмакам, лешакам и дриадам,
и на гордость махнешь, – и по грядкам задашь стрекача.

Тихо дома сиди, слушай сказки, упорно не веря,
пожимая плечом от неловкости мнимых погонь.
Ветхий дом вековой, затворивший все окна и двери,
заскрипит и задышит, как только погаснет огонь.

* * *
…Я сторожу… Я отхожу ко сну –
плотвица, заглотившая блесну,
царь-рыбица бесценного улова.
Уже не сожалея ни о ком,
неведомым ведома рыбаком
на волоске, на тонкой леске слова.

* * *
И мы уснем, лишенные тепла,
и поплывем по млечному распутью.
И в наши тонкостенные тела –
стеклянные, наполненные ртутью, –
войдет неодолимый тонкий хлад
там, на последней – в никуда – границе,
где тьма густа, как черный мармелад
у Марианской впадины в глазнице…

* * *
Еще никто не понял, что случилось,
и жизнь еще похожа на бессмертье,
и Бог не обрезает пуповины,
и Ева все рожает дочерей,

и дольний мир, как детская, ухожен,
еще свежо, и долго до Голгофы,
на дудочке играет юный Каин,
Адам еще наивен, как дитя…

И мир еще не знает Александра,
но где-то в глубине земного ада
ему уже придумано названье,
и ад уже зовет его Великим.

* * *
Это имя – льняное, больное, как стебли былья,
в тонкостенном стекле остыванье живого литья,
в черноте полыньи февраля ледяная ладья,
это – несовместимая масть – или ты, или я.

Это имя люблю за его и твою красоту,
это имя – соленое, словно осколки во рту.

ГЕЙША

Очнуться кем-нибудь – не важно –
прохожим, что глядит устало,
как гейша с веером бумажным
идет к портовому кварталу.

Она качнется веткой тонкой,
и мне – из европейской дали –
брести за маленькой японкой
и слышать стук ее сандалий.

Придумать имя ей – Тацуйя –
за взгляд опасливый и дикий,
и думать, как она танцует,
как пахнет пряностью гвоздики.

И на циновочной постели
всё целовать ее и гладить…
Какая хрупкость в этом теле,
какая странность в этом взгляде.

Запомнить длинную заколку
и колокольчик на браслете…
И снова где-то ненадолго
очнуться не в своем столетье.

АНКСУНАМОН

Помню, Анубис: солнце и сон песка;
как он лежал недвижен и обнажен…
Тело, Анубис: чрево, лицо, рука…
Только в печали сестры – нежнее жен.

А зажилась вдовою – не упрекай:
я собиралась долго – не как-нибудь.
Небо, Анубис, небо – моя река –
Белого Нила медленный млечный путь.

В сумрачной лодке я поплыву, легка,
к западу от Зеп Тепи – к концу времен.
Слышу, Анубис, слышу издалека
голос его, зовущий Анксунамон…