Феноменология Алексея Цветкова

Согласно традиции, чуть ли не в любой критической статье, посвященной творчеству того или иного поэта (и особенно в тех случаях, когда речь идет о поэте «с большой буквы»), рано или поздно поднимается вопрос «поэтической генеалогии». В сущности, эта излюбленная тематика – всего лишь отражение одного из свойств человеческого сознания: любой новый предмет воспринимается по аналогии с предметами уже известными. В случае поэзии Алексея Цветкова поэтическую родословную проследить нелегко: его стихи «растут из самих себя». Однако, если поискать за пределами поэзии как таковой, можно обнаружить некоторые параллели между поэтикой Цветкова и «интенциональной» философией Брентано и Гуссерля.

В основе этой философии лежит поиск аподиктической точки отсчета; за скобки выносится все, в чем можно усомниться: «объективная» реальность, религиозная догматика, устоявшиеся нормы поэтической речи. После такой феноменологической редукции остается лишь существование мыслящего субъекта (картезианское cogito ergo sum), но это существование предполагает не только саму мысль (сogito), но также и то, на что направлен ее вектор – горизонт интенциональных объектов. Этот горизонт Цветков и выстраивает в своих стихах.

Введение интенциональности отменяет дихотомию «реальный объект – объект в уме»: визуально воспринимаемый образ и образ, восстанавливаемый в памяти, – две стороны одного многогранника. По мере того, как тот или иной образ конституируется в сознании, количество граней стремится к бесконечности. С точки зрения наблюдателя (мыслящего субъекта), в определенный момент эти грани начинают как бы стираться (многогранник становится шаром). Отсюда – стихи без пунктуации и присущая Алексею Цветкову двойственность синтаксиса.

Интересно, что, отказываясь от синтаксических ограничений, Цветков полностью сохраняет жесткую ритмическую структуру: подавляющая часть стихотворений написана размерами традиционной силлаботоники или, в крайнем случае, строгой силлабики. Иными словами, когда в процессе редукции вычленялось аподиктическое ego поэзии, эта классическая ритмика оказалась его неотъемлемой составляющей. Или – по аналогии с порфириевым древом – самим «стволом».

Для Гуссерля феноменология была попыткой вернуть к жизни основы философии, давно ставшие условностью (недаром он возвращается к «эйдосам»): что бы ни говорили релятивисты всех времен, абсолюты (абсолютная красота, абсолютная истина) существуют, но их нужно заново определить – «начинать тебе, отче, с аза». У Цветкова это способ вернуть к жизни традиционную поэзию, заново изобретая ее язык.