Элегия другу
ИЗ ВЫГОТСКОГО
Жизнь небольшого света испугалась,
жизнь на большую ветку наступила –
и в проводах шарахнуло: Аминь.
Кто вышел горлом (смерть лишилась жала),
кто прибыл в Гомель (с черного вокзала
заезжее выбрасывалось в синь),
тот нипочем не пожалеет или
тот ни на чем не прогадает – мало
на одного женатых незабот.
Хронологических (не изменили
же голоса: пестрело, горевало)
переворотов. Всё – переворот.
Кто приходил стыдить оленьим телом
(и в сучьях крючья: оттеняют стелы
свое прекраснодушие рабам) –
всей слепотой не замечает тлена.
То ночь, завладевая постепенно
империями, тянется к губам.
* * *
Вот звуки голубей, часов,
Вот я, на большее готова,
Вот, начиная с полшестого,
Соединенье голосов.
Фонарь собой утяжелен,
Офорт божественно замирен –
В нем очевидный смысл замылен.
Вот восемь. Тянется паслён
К стеклу – и я встаю на свет.
Нет, девять: главное детали…
А дальше столько будет стали
Из труб подветренных в ответ.
ЭЛЕГИЯ ДРУГУ
Два месяца – а лицо твое изменилось.
Что же невеста твоя, когда полгода
Не видит этого сострадания – ближним, дальним,
Неуюта, холода в пальцах…
Вот и на кухню ты не выходишь
(Только чужие вещи, только
.неприручённые артефакты).
Время сидит под лестницей, в мышеловке,
И достать его некому – из пространства
Выпотрошить, как сухую стружку.
Два месяца я не думала о твоём
Одиночестве. Здесь – не имея права.
Только у сильных права, у вельможно-ясных
(Тех, кому нет дела до наших лестниц,
До наших стихов – априори, до наших страхов).
Тех, кто никогда не осмелится
В бессмертии обручиться с нами.
* * *
В високосный год горит височная кость –
О том, что избыток солнца, зима длиннее
На февральский наст зияющий, на вопрос
Что за нею?
За ней – по виду новая Кострома –
Ритуальная часть сознания: перевалы,
Букварные сумерки. Чтобы дойти ума,
Тело распаляется небывало.
Солярным знаком выгнется этот день,
Сама снаружи – и говорить не в силах.
Поддавшись общему бедствию, между стен
Испепеляется, так и не научив их
Сущему слову. Старится Робинзон,
Ищет наследников, хочет пойти на ласку.
Но вот же дивная местность: асфальт, вазон –
Ничто не напоминает его Аляску.
АПРЕЛЬ, ГОДОВЩИНА ТРЕТЬЯ
Так зримо, как будто из Рима, где голуби стихли,
Ты выглянул, чтобы расставить артикли, –
И в нас между ними остался. Приснился и есть.
Так зримо, как будто из Рима, где голуби в честь
Твою отдыхают, – оковы ли сердцу пристали? –
Ты выронил в мир, отстоявшийся в пепле и стали,
Пытливую весть.
И мы, понарошку в другие дома и науки
Ходившие, – как до рождения (но и не в круге
Пока что – а может случиться), смочив голубой
Водой основание взгляда, мы пели с тобой
И теплого имени нежность, и доброе гетто…
Чтоб римским багетом обветрилось лето Завета
Над Летой любой.
* * *
. .холодный желудь…
Так тело попадает в желоб
и катится, неся с собой
конфетное: орехи, рома
внезапный привкус –
ближе к дому,
. .роднее –
. .наступает сбой.
Так не узнавшие, что даже
не ранены в своей пропаже,
мы на корнях, как на губах:
ничьи.
С кем Лист слышнее, словно
. Любви не утоляет слово–
воск, разминаемый впотьмах.
ТРИДЦАТИЛЕТИЕ
Город Торжок уничтожали тридцать раз…
Из путеводителя
Ты держишь тот же предмет в руках,
Который, прижав его к голове,
Человечек в городе, чёрный птах,
Назначен лежать на чужой траве,
И думаешь, язвы, туберкулёз,
Раньше пугалась, но всё прошло,
Это, занявшись тобой всерьёз,
Голос, тебе тепло,
Тепло ли, девица, во Торжке,
Что ли сама упадёшь ничком,
Общее боли нося в руке.
Невредим за дверным глазком…
ФРАГМЕНТЫ ГРЕЧЕСКИХ ФИЛОСОФОВ
Бог? Человек? Зерно, подобное Пифагору?
В поры вошла
Любовь, зажженная жалость.
Вот снизошла:
– Жена, отвлекись на голос!
В ямах воздушных
Жар – и строка разжалась.
Жезлу навстречу встал сухостой, валежник,
Слово руке тревожное
Жжется змеем.
В доме Треножник
Не оставляли прежде.
Только, на то и сетуем, чем владеем.
II
О богах говори они существуют,
Минуя рифмы:
Если корабль наплывет на рифы –
Просто окликни.
Всуе сказано и живешь внезапно,
И умрешь внезапно.
Ты же помни себя и завтра
Захлопнешь Сартра.
От людей наплакавшись, смейся чаще –
Не смотри посланцем.
А богам милее всего молчащий.
Почти их танцем.
III
Потому-то и боги клянутся водой,
Что холодное сердце уходит в забой –
И стоит по колено в воде.
И себя – в золотом разговоре с собой –
За бортом не теряет нигде.
Из нее начинается: вдовий родник
И громоздкого умысла рыбий плавник,
Где на нерест идущая смерть –
Чей рассудок прозрачен, чей слух невелик –
Попадается в первую сеть.
А высматривать дольше неважно глазам –
И трава, и дрова пропадают к азам.
Расползается тело чудес –
И в коллегии слов, начинавшихся там,
Дела нет и зачинщик исчез.
Сколько раз поднимается глина со дна
И песчаная нежность, темна и нервна,
Обновляется именем Икс –
Чтобы обняло сушу на все времена
Говорящее варево: Стикс.
IV
Все критяне лжецы, говорят? – Не слушай.
Мы не жрецы друг другу, чтоб мерить души.
И отстранен был тот, кто сказал за всех.
Только выносишь суд на чужие уши,
Сам вызываешь смех,
Высеваешь грех.
Детям и время на руку. Между делом
Только-то и детей, что у тела с телом.
Что – вхолостую – клятвы, едва живой
Взгляд обведет границы живого лона?
Раньше молва опомнится благосклонно,
Чем племена восполнят себя молвой.
V
Имя реки остается – вода утекла.
Имя – ректи. За твоим, называния ради
Зримым, уже не ложиться. Подводное “да”:
Зорче стекла
Заповедное “Да не укради”.
Завтракать завтра. Не будем. А слову еще
Не перемены – бутоны (слова – бутоньерки).
Быль обрывается. Горлом уходит крючок.
Рифмы цветут,
Как прыщи на лице пионерки.
Ветром овидиев перенесенный сюда
Ветру завидует. Да упокоится в числах
Выцветший дар –
Чтоб не видеть, как имя “вода”
Век простоит, ожидая высокого смысла.
Предыдущие номера
