*   *   *

Добраться из самолета до аэропорта можно только на автобусе, ибо весь аэродром расчерчен, как тетрадный лист, пестрит разноцветными линиями, дорожной разметкой – знаками, за которые нельзя заходить, знаками, определяющими траекторию движения техники. И границы эти по-настоящему находятся только в нашем сознании – то есть сами правила, к которым отсылают агроглифы.

Ничего не стоит зайти за грань, но, когда ее преодолеваешь, внутри что-то ломается, и рамка трескается, а за пределами холста – пустота – по крайней мере, оттуда никто не возвращался, и непонятно – не получалось или не хотелось? Как же больно снимать шелуху условия, раздевать эту луковицу правила и плакать, рассинхронизироваться с реальностью, вернее, со знаковым мифом о ней.

Когда самолет только падает на землю, то есть садится, – с какой жаждой он делает это! – калейдоскопом рябит геометрия аэродрома, будто весь город в ней замкнут, как человек: прилегают колени забора, обхваченные руками бордюра, к груди здания.

Так же и в ряд становятся дома – это видно чуть раньше, когда еще паришь в этом небытии. В окне только прервался белый лист аниматора, и демиургу пришло вдохновение: сначала заплесневелые брокколи леса, далее уже дома, их лабиринты. Дедалы в них копошатся, сами в своей ловушке. Заводы, дымящиеся фальшфейером, алтари зданий, их пантеон. Сначала, на подлете к городу, маленькие, уже без паствы, рушащиеся под собственной тяжестью (живите в доме и не рухнет дом!). После – небоскребы. Царапают небо, ныряют в него. Все они – административные, муниципальные, и проче-альные – новые божества.

Районы квадратные, но город срезает острые углы, и, если ходить по двору, будешь непременно кружить, не бродить квадратами, а именно нарезать круги. Мыши машин, как мысли, бегают туда-сюда внизу, а ты в железном орле летишь (оттуда и жажда посадки! – схватить, как мышь, это бытие, но лишь бликами оно, солнечными зайчиками, миражами, когда приблизишься – пропадет). Огни. Огни поблескивающие – сигнальные, блуждающие – как много знаков, как много информации. Такой сложный механизм, процесс (длится, без статики!) – и везде он как идея храма, метафора человеческого тела. Вот машины и дороги можно сравнить с нейронными связями в мозгу, а шлагбаумы… Посадка! – рассыпать-ся в ней!

Самолет ныряет в глубину зданий, скрывается за ними и растворяется в городе, как шипящая лимонадная таблетка – с таким звуком лопаются аплодисменты пассажиров. Разгон в сторону аэропорта. Так поступают, например, самцы черепах, когда видят свое отражение – атакуют. О, эта смелость, импульсивность, безрассудность самоубийцы. Еще чуть-чуть, и лабиринт отражений – стеклянный аэропорт – рухнет.

Большинство аэропортов устроено так, что при посадке самолет как бы проскальзывает мимо, и если ему не удастся затормозить, погибнут только пассажиры. Конечно, подъедет пожарная машина, карета скорой помощи, работники, спасатели – и все те прочие, что искренне хотят спасти, но приходят поздно, – и никакой заботы в этом действии нет, лишь формальности, потому что самолет, у которого не поднялись закрылки, обречен. Если уже разогнался, сорвался с предохранителя – будь готов сгореть. Крохотные закрылки держат несущуюся машину в несколько тонн на волоске от развязки, накал разгона – пик – после – остановка за несколько десятков метров от цели.

Мысль сорваться всегда преследует даже опытные самолеты – лакеев пилотов. Попытка сбежать из мира, это невероятное стремление – вот-вот получится – заканчивается неудачей, как только шасси касаются земли, от плотного удара о реальность закрылки вскакивают. Сравнимо с ощущением, будто тебя ловят в последний момент побега, когда свобода уже так близко…

Размыкаются ракушки хранилищ ручной клади, в которых переливается жемчуг вещей. Люди – брюхоногие моллюски – хватаются за сумки со своими жизнями, врастают в них и тащат на выход.

Улица вовсе не доброжелательна. Пассажиры бизнес-класса наравне с другими вылезают из теплого самолета. Снаружи, в этом инобытии, все одинаковы.

Забиваешься в автобус.