Человек из Порлока

ПОГОДА ДЛЯ СОРЛИ[1]

Так хлещет – не видать ни зги,
День выдался суровым,
Упрятать ли свои мозги
Под уютным кровом?

Песню ли сложить пора,
К огню придвинув ноги,
Пока вовсю гудят ветра
И грязны дороги?

Или так – живот набить
Для неги в сонном теле?
То ли с Китсом закусить,
То ли выпить с Шелли?

Пусть трубка, пламя, песни ткань
Оберегут от ливней.
Глина – дрянь, и лужи – дрянь,
Зимний дождь – противней.

Но вот что, Шелли, подожди –
Я, шарф приткнув на горле,
Туда, где мерзлые дожди
И где призрак Сорли…

              (Из книги «Феи и стрелки», 1917)

ДОМИК

Здесь ютились, вроде, так –
Возчик, городской дурак,
Пекарь, школа на дому,
Слесарь, лавка и кабак;
Дом теперь достался мне –
Жечь камин, ворчать во сне,
Раем править одному.

По беленому гурьбой
Влез барвинок голубой –
Ветхих рам пробраться меж;
Где веду привычный бой,
С новой рифмой на стиле,
Где на буковом столе
Колокольчик горный свеж.

За окном цветет земля,
Вишни вижу и поля,
Вороватых воробьев,
Ежевику и шмеля.
Красный папоротник, тлей
На холме среди камней,
Ты засохнуть не готов.

Но злопамятная Смерть
Ждет, чтоб отомстить суметь,
Снова стережет мой путь,
Новую готовит сеть.
Как ни трепыхаюсь я –
Гуще стала ячея,
И уже не ускользнуть.

Ни весны радушный лик,
Ни цветы, ни птичий крик,
Ни шмеля тяжелый лёт,
Ни магический язык
Не спасут меня для строк
Рая, если вышел срок,
Ибо Смерть на страже ждет.

                                         1918

ЭЛЛИ

Элли, Элли, птиц созови,
птиц созови с небес!
Элли зовет, Элли поет –
и вот они уже здесь:
первыми – две голубки,
воробей из гнезда,
малиновка и индюшка –
все слетелись сюда.

Элли, Элли, зверей созови,
всех созови зверей!
Элли зовет, Элли поет –
и собираются к ней
прежде два черных ягненка,
беркширская свинья,
бесхвостый пес – холодный нос,
за ними – буренка моя.

Элли, Элли, рыб позови,
рыб из текучих вод!
Элли зовет, Элли поет,
рыба к Элли плывет:
две золотые рыбки,
следом пескарь и карась,
парочка нежных форелей,
за ними угри, змеясь.

Элли, Элли, детей созови,
пусть на поляну бегут!
Элли зовет, Элли поет,
и вот они все уже тут:
первыми – Том и Мэджи,
и Кэт, и я, и ты –
играть на давнем том берегу –
в апреле, до темноты.

                                     1920

ПЕСЕНКА О НЕДОБРОМ ВЗГЛЯДЕ

Придешь на пляж –
Простой мураш
Влетит в ушной проход,
Такой крылом
Поднимет гром –
Господень Суд грядет!

В потемках еж
Наводит дрожь
Грозней, чем в полдень лев.
Малыш-пострел
Замучить успел
Всех розовоперстых дев.

Один глоток –
Спасти бы мог,
Один глоток – убьет.
Щепоть песка
Сгребет рука –
И сломан пароход.

Улыбка, жест
Смягчат в присест
Всю скорбь, что молча пьем…
Тяжелый взор
Прихлопнуть скор
Читаемое вдвоем.

                           1920

СЛУЧАЙ В УЭЛЬСЕ

– Но это еще что, а вот однажды
Такое вылезло из Крикьетских пещер…
– И что это? Русалки? Привиденья?
Драконы? – Нет. Нет, ничего такого.
– А что ж тогда? – Такие существа,
Что не видали их и не слыхали
Ни в Уэльсе, ни… ну, в общем… ну, нигде.
Они казались плотными на ощупь,
Если коснешься. Странные созданья,
Всех форм, размеров, или без размеров,
Между собой не схожие нисколько,
Но все они держались как-то вместе.
– Ну, опиши хоть одного. – Не знаю…
– Каких цветов? – Да и не назовешь,
Приятных; но один – скорей кирпичный,
Или малиновый, не пурпурный – уж точно,
А то – бесцветные. – С ногами или без?
– Да вроде без конечностей. Безноги.
– В каком порядке вылезли они?
В часу котором? Что за день недели?
Погода? Кстати, кто еще их видел?
– К чему я и веду. Ну да, три тридцать,
Пасхальный вторник, солнышко вовсю,
Харлехский Духовой вел «Мархог Йесу»[2]
На тридцати семи блестящих трубах
Для сбора в фонд Карнарвонской больницы.
Из Крикьета, Пурхели собрались;
Портмадок, Борт, Тремадок, Пенриндайдрайт –
Все были. Мэр из Крикьета сказал –
На уэльшском, а потом и на английском,
На шее теребя свою цепочку –
Приветствие. Те вышли на песок,
Оркестр не слушая и продвигаясь к морю
Безмолвно, как улитки. И тогда
Одно из них, из самых непонятных,
Тут что-то сделало на удивленье,
Что-то такое, что… Что-то такое.
– Что ж это было? – Звук. – Ужасный звук?
– Нет, нет. – Мелодия? Какой-то шорох?
– Нет, громкий и, такой, солидный звук, –
Как если промычишь Воскресным утром
Кому-то в церкви, до вторых псалмов.
– И что же мэр? – О чем я и толкую…

                                                   1929

ВОРЫ

Спят любовники, познав
Тлен имущественных прав.
Вмиг их отучила страсть
От «не брать» и от «не красть»,
На устах один ответ:
«Мы здесь есть – но нас здесь нет».

Если и случится им
Расцепить «мое» с «твоим»,
То не вспомнят у черты,
Чье то я, чье я есть ты –
И сплетаются опять,
Чтоб надежнее не знать.

Но грабеж всегда грабеж,
Хоть взаимно отдаешь;
Вот закон двух слитых воль:
Вдвое ревность, вдвое боль
В сердце сдвоенном, чье я
Мается среди ворья.

                                   1939

ВЕРСИЯ ПЕРСОВ

Им, честным персам, не понять резона
Мусолить стычку возле Марафона.
Тенденция же греческой традиции
Обставить сценку летней экспедиции –
Маломасштабную разведку боем
(Пехоты горстка, то же конным строем,
И левый фланг прикрыт, скорей для счета,
Посудиной, отбившейся от флота) –
Как демонстрацию поползновения
К захвату Греции – предмет презрения;
И персы, пусть кому-то не по нраву,
Напомнят вперекор, какую славу
Снискали мужество и выучка частей
Их грозной армии; вот сводка новостей:
Войска, хотя и дрянь была погода,
Царя не посрамили и народа.

                                               1945

ПЛЯЖ

Одни кричат отчаяннее чаек,
Когда отцы их тащат в лоно пены,
Других нисколько не страшит волна –
Хохочут, шумно сплевывают соль,
Бойцы с пеленок.

Старик-матрос – он видывал китов
И рыб летучих, плавал до Гвинеи
И Демерары – скажет малышне,
Собравшейся к нему послушать байки:
«Во-первых, океан воняет дегтем».

                                            1945

ЗВЕРЬ

Там, за горами, бродит зверь любви –
Желанная добыча дикарей,
Пусть плоть его имеет рыбный привкус,
Всем едокам поганящий уста.
Когда-то мы скитались в тех краях
В плену у колдовского рациона –
Сидели порознь, еще не кончив пир,
Как два стервятника друг друга ненавидя.

                                                   1945

ДОБЫЧА

Когда все кончилось, ты демобилизован,
Нетрудно избавляться от трофеев:
Знамена, револьверы, барабаны
Украсят лестницу и кабинет,
А мелочевка, взятая у трупов –
Часы и кольца, портсигары, зубы, –
Уйдет в момент за неплохие деньги.

Не тот пассаж с трофеями любви,
Когда все кончено, и ты идешь в отставку:
Ни прядь волос, ни письма, ни портрет
Не выставить чужим на обозренье,
Не сжечь и не продать, и не вернуть –
Неволит сердце; сейфу не доверить –
Прожгут все три, четыре слоя стали.

                   (Из книги «Избранные стихотворения», 1955)

ЧЕЛОВЕК ИЗ ПОРЛОКА[3]

…В этот момент Автор, к сожалению, был вызван человеком, присланным по делам из Порлока, и по возвращении обнаружил к своему крайнему разочарованию, что хотя некоторое смутное воспоминание о пригрезившемся все еще оставалось, но кроме восьми или десяти случайных моментов и образов все остальное бесследно рассеялось.
                                                              Кольридж. Предисловие к «Кубла-хан, отрывок»

Из Порлока, забрать грошовый долг,
Кого-то судьбы к Кольриджу послали;
Что навредил, не взял посланец в толк –
И в Порлок возвратился без печали.

Сегодня на него запишет всяк
Своих шедевров сбои и потери…
Гонец из Порлока, почаще б твой кулак
Стучался в литераторские двери!

                     (Из книги «Пища для кентавров», 1960)

Перевод с английского Рафаэля Шустеровича

[1] Чарлз Сорли – молодой английский поэт, погибший в Первую мировую войну. Был убит глубокой осенью, 13 октября 1915 года, выстрелом вражеского снайпера в голову. Его, Айзека Розенберга и Уилфрида Оуэна Роберт Грейвс назвал в автобиографии 1929 года «Прощай, всё это» (Goodbye to All That) самыми тяжелыми утратами английской поэзии в той войне. (Здесь и далее – прим. пер.)

[2 ] MarchogJesu! – гимн, исполняемый при инаугурации Принца Уэльского (т.е. наследника короны Соединенного Королевства).

[3] Выражение «человек из Порлока» с давних пор представляет собой английскую идиому.