Земная жажда
Вот поэт, в стихотворениях которого судьба и творчество нераздельны: одно питает другое, и этот обмен неостановим и животворящ. Судьба отразилась в стихах, а стихи, в свою очередь, обернулись почвой, в определенном смысле заменившей землю, твердь, нередко в течение долгой и нелегкой жизни уходившую из-под ног.
Не отпускайте меня дальше степного огня,
дальше дыма и памяти и дальше звука
речи… Дальше ведь нет меня,
а есть одно только слово: разлука.
И когда мы повторяем известные слова Пастернака применительно к поэзии Синкевич – «и дышат почва и судьба», – мы подразумеваем именно этот удивительный и подчас парадоксальный взаимообмен не зависящих от человека обстоятельств, судьбоносных событий и творчества как созидательной, смыслонесущей и формообразующей составной человеческой жизни. Отсюда – нота благодарного приятия, некрикливого и достойного присутствия, осмысленного, без надрыва и жалостливости, фатализма в стихотворениях Синкевич. Это – поэзия сочетания, не обязательно гармоничного – русской и западной традиций, строгих и раскрепощенных форм, «рвущихся» и «льющихся» интонаций, внутреннего драматизма и внешней выдержки, визуального и слухового восприятия… В стихотворениях Синкевич наблюдатель, зоркий и чуткий, и непосредственный участник, посильно сохраняющий объективность, – одно лицо. Корни этого словотворчества уходят в русскую землю, крона – в американское небо. Частичная формальная раскованность поэзии Синкевич придает ей особое свойство пластичности, то сообщая стихотворениям – и, следовательно, нам, их читателям, – внутреннее душевное напряжение, то, наоборот, разряжая поэтические тексты, интонационно приближая их к разговору, «задушевному и чуткому, как совесть».
ПОДАРОК
И снова весь день в суете,
и снова все часы не те,
не те слова и люди.
Так было у меня. Так будет.
Весь мой привычный неуют –
он тут.
Но ветер гладит по щеке.
Кирпичная стена. Балкон. Собака.
Какому знаку Зодиака
быть благодарной? К чьей руке
припасть за щедрость этого подарка?
Кирпичная стена. Балкон. Собака.
И ветер гладит по щеке.
* * *
Вокруг чужая ль речь, своя ли –
нам иногда не разобрать.
Мы знаем только, что стояли
везде, где можно было устоять.
А нас чужим давило бытом,
сбивало с речи, и с пути, и с ног.
Но карта – нет, еще не бита
и Слово не покинуло порог
пустого, старенького дома –
он обречен уже на слом.
Но мы стоим, как будто нету слома, –
во всем отчаянье своем!
ЕДИНОЖДЫ
Так безнадежно и отчаянно собака пьет.
Не утолить ее последнюю земную жажду.
В небытие мучительно-жестокий переход –
его нельзя проделать дважды.
С земли нельзя уйти и возвратиться вновь.
Единожды. Другого нет решенья.
Земля скупа на тело и на кровь.
Единожды земное воплощенье.
Единожды и первый, и последний час.
Собака пьет, не утоляя жажду.
И говорит тоской смертельною из глаз
о том, что жизни не бывает дважды.
Предыдущие номера
