Из книги «Второе пространство»

ПРИСУТСТВИЕ

Присутствие в городе том, как мотив сновиденья,
Собой продлевал что ни день, что ни день, что ни день я.

Я воле служил на своем неуместном веку,
Пока мне нашептывал голос бесшумный строку.

Создатель и раб своего обитанья земного,
В своей правоте уверялся я снова и снова.

Иные со мной пребывали в нелепом родстве,
Прельщаясь, быть может, изнанкой в моем естестве.

Я мучил себя, я пытался остаться собою:
И в честь, и в отвагу, и в истину с верой слепою.

И что-то случилось: достичь я порогов не смог,
Я право имею на слабость, – кому это впрок?

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ

Мне ангел является женщиной в снах.
Порою – неузнанной обликом. Знает: я плотью
Желаю ее неизменно.
Касания нет между нами,
Но ближе того наша с ним нетелесная связь.

Я ангелов сущность и явь отвергал,
но жалею теперь:
Под землею пещеру нашел, драгоценные тяжести
в ней.
И, себя и его нагружая их весом, я только молю
О недолгом покое, о прежнем моем забытьи.

МОЯ АДАПТАЦИЯ

Мне нигде не по силам дышать, разве только в Эдеме.

Вот такая моя адаптация с древних времен.

Красотою могу быть я насмерть сражен, и все время,
если прячется солнце, талантом грустить наделен.

Возомнил, что, подобно другим, честно предан работе,
но совсем неприметен доверенным долей краям.

Я скрывался отчаянно в парках, я в пущей охоте
подражал и цветам и деревьям, но, правда, и там
все мерещилась в каждом растении рая химера.

Для огромной любви мои чувства – ничтожная мера:
я надеялся с женщиной только на время спастись.

И затем до последнего пел, что жива моя вера,
что она просветленный мотив, уносящийся ввысь.

ПРЕДСТОЯЩЕЕ

Мне бы взять и бесстрастно былое унять,
Но не ведаю, кто я теперь.

Галереей восторгов и мук дорожит неуемная память.

Я раскаяньем загнан в себя, но явление чуда
бликом ярким светила, молитвою иволги, ирисом, ликом,
бездной чьих-то стихов, мне подобным
не имеет, по счастью, предела.

Я виденьем таким возвышаюсь над собственным тленом.

Те, кто сердце мое заселял, покажитесь, загладьте
угрызенья мои: в вашей прелести я не прозрел.

Идеалами вы не считались, но знаки бровей,
этот под ноги взгляд, ледяной и волнующий голос
были явно присущи созданиям неповторимым.

Зарекался навеки любить вас, а после
малодушно себе изменял я.

Излучения ваших очей мне творили покров,
многотонный ему ни за что не объять силуэт.

Не восславил поныне я стольких
достойных людей.

Их бесстрашие, твердость и верность ни с чем не сравнимо
вместе с ними покинули нас, неизвестные миру.
Навсегда неизвестные.

Как подумаю, смертный, о том – и зову Очевидца,
чтобы ведал лишь Он, ни о чем не забыл.

ВНЕМЛИ

Господи, только послушай: кто грешен
в силе деяний, тихой молитвой утешен.

Полон Тобою, страшусь истощения духа.

Ибо тогда как потоки цветов, так и птичьи
стрелы касаток в Твоем не предстанут обличьи.

Ибо тогда для хулителей, в тесном их круге,
я не припомню Твоей ни единой заслуги.

Ибо тогда лицемерья начало –
вера моя: я не выше ее ритуала.

Ибо тогда возропщу на Тебя я за мир преходящий.

Ибо тогда перед смертью смирюсь я и, вещий,
жизнь уподоблю земную улыбке зловещей.

Перевод с польского Владимира Поповича[1]

[1] Переводы выполнены с использованием подстрочников Анатолия Ройтмана.