Беспилотное небо

ФРУСТРАЦИЯ

Гам детей за окном, надоели скворцовые гаммы.
Резко вскочишь с кровати – поднимется шум в голове:
занавеску знобит, будто ветер болтает ногами,
и съезжает со стула, и хнычет в капризной траве.

Не начавшись, кино погрязает в соплях и римейке:
поцелуй Бекки Тэтчер, забор, вислоусый Марк Твен…
Вот и Мекка твоя – переставлены в сквере скамейки,
и чернее Каабы в картонном стакане портвейн.

Развязался язык, превращая в процессе молебна
нимбы в ямбы и наоборот – вот и вся правота,
только – страсть удержать на весу беспилотное небо,
что боится порезаться, падая на провода.

Кто такая тебя распряжет и в любви не откажет?
Можно ручку свернуть, но кабинка уже занята.
Как песчинка в глазу, ты становишься частью пейзажа,
распадаясь легко на ионы во чреве кита.

Желтизной перевит, надвигается воздух сезонный –
нараспашку идешь, напрягая от удали пресс!
Улетишь ли в Москву… А в ночном самолете все – Зорро,
и на месте луны кнопка вызова для стюардесс…

НЕГАТИВ

Последний день жары отсох горчичником,
унялся кашель клевера в цвету,
голубка Турман Ума помрачительно
крупу дождя хватает на лету.

Оливковая ветвь в гнездо пропущена –
катается по дну холодный пух.
И ничего не ведает про Пушкина
пацан на голубятне, лопоух.

Спускаются к реке стога хромые –
из омута таращится урла.
Сейчас отец, вытягивая выю,
застрелится перцовкой из горла…

ДОЛГИЕ ПРОВОДЫ

Не говори, что время позднее,
вот верный признак потепленья –
снег, свежевыпавший из поезда,
мои разбитые колени.

К чему влюбленным мудрость ворона?
Важней ушные перепонки.
Тебе за пазуху даровано
спокойствие души ребенка:

там сохнет лук в чулке за печкой,
дверь открывается со скрипом,
печалится, что зябнут плечи,
сверчок, владеющий санскритом.

А твой герой не вяжет лыка
в разгар свечи и ночи жалок…
В углу шотландская волынка
стоит снопом из лыжных палок.

Он из фольги приклеил фиксу,
обиженную скорчил рожу…
Что из того, что счастье близко,
когда сейчас – мороз по коже!

ВОПЛЬ

Снова номер неправильно набран.
Цифровыми измученный гостами,
я соврался, веду себя нагло –
сочини меня заново, Господи!

Понимаю, не Гайдн или Мендель,
что-то вроде на уровне Листа бы…
Ты не слышишь меня или медлишь –
или вновь быть боишься освистанным?!

ПЕСОЧНАЯ БАЛЛАДА

Песочница, а раньше был мой дом,
где я, в бреду черемуховых веток,
походкой молодого Бельмондо
соседских очаровывал нимфеток.
Листал Толстого, Пушкина усек –
одна любовь к отчизне филигранна…
Теперь повсюду сыплется песок,
и жизнь груба, как кожа чемодана.
Всему – труба походная, пока
бросает, как торгаш на гирьку, ветер
слежавшиеся в небе облака
минтая в замороженном брикете.
Цыганский откудахтал леденец…
Двадцатый век, позволь, пока не поздно,
тебя вдохнуть, как жемчуга ловец
с запасом набирает свежий воздух.
Там память рефлексирует давно,
почти – собака Павлова с пробиркой.
И, если жизнь рифмуется с кино,
то в каждом кадре – Ленин и бутылка!

МИСТРАЛЬ

Песком в сандалиях мешает время оно
тому, кто ночь за кружкой просидел.
Камчатский краб – грудная клетка Посейдона –
годится на закуску по сей день.

Мистраль усердствует, как с обыском Коломбо
Будвайзер разливает на двоих –
толкает волны, словно ящики комода, –
заглянет и захлопывает их.

Зарывшись в лифчики русалочьи и блузки,
не чает воздаянья за труды
переводить холодный ветер на французский,
выдавливая камни из воды.

Сирена маяка на грани паранойи:
купил цветы – а подарил жене…
Весь день, в предчувствии потопа, сердце ноет,
и тьма улик покоится на дне!

УДАРИВШИСЬ ЛОКТЕМ

Немыслимо сбежать от цвета беж –
настолько жизнь вокруг ветхозаветна,
пока играет в ножички главреж
и об асфальт заточен вектор ветра.

Забытая царапина кровит,
напоминая жженьем вой сирены.
Закованный в мадженту и графит,
застыл Лаокоон куста сирени.

Созвучья, словно бусины, бросай
в молчание природы после линьки –
фехтует хрупкой молнией гроза,
защищена плетеной маской ливня!

Проверим напряжением струны,
какая у кого рок-группа крови,
а если сердце с правой стороны –
неуязвимо отраженье, кроме

мучительной стрельбы поверх голов
глазами, разминаясь для сугрева,
чтоб умиляться, словно Гумилев,
слагая абиссинские напевы.