Время простых пейзажей

В издательстве «Воймега» – уже давно завоевавшем авторитет среди немногих «брендов», специализирующихся на выпуске поэзии, – вышла книга Юлия Хоменко «Восьмое небо»[1]. Автор – не новичок в литературном сообществе: печатается с 1988 года, первая книга была издана в 1995-м. С 2000-го – регулярные публикации в «Арионе», есть подборка и в «Интерпоэзии» (№ 3 за 2010 г.).

Я не знаю, художник ли по образованию Хоменко – в его биографии об этом ничего не сказано, – однако по складу поэтического дарования он, безусловно, живописец. Отметим – вполне отдавая себе отчет в условности такого деления, – что на каком-нибудь сайте вроде «Стихи.ру» его лирика могла бы фигурировать под рубрикой «пейзажная». Игровое начало при первом прочтении как бы нивелирует разговор об этих стихах – в самом деле, что можно сказать про пейзажные зарисовки, из которых словно намеренно убрано авторское «я» и элемент прямо выраженной оценочности? Стихи напоминают воздушные шары (определение самого Хоменко, отсылающее к названию его книги 2003 года), легкие по оболочке – вот-вот сдуются или улетят в небо.

Гораздо важнее воздух или гелий – другими словами, смысловое наполнение «шаров», не подтверждающее, а, наоборот, мешающее признать их легковесность. То ли сиюминутность как черта стиля, то ли намеренная парадоксальность, положенная в его (стиля) основу, заставляет отнестись к стихам серьезно. Хотя – казалось бы, и нет на то причин. Вот как начинается книга (внимательный читатель разглядит ироничную реминисценцию на стихотворение Слуцкого «Лошади в океане»):

Коровы умеют летать –
Читайте у Марка Шагала,
Чья выучка глаз показала –
Коровы умеют летать.

Метафора неба, определяющая для книги и тоже соотносимая с «воздушными шарами», придает цельность композиционному замыслу. Лирический субъект Хоменко идентифицирует себя то с воздушным шаром, то с облачком, фиксирующим момент и плывущим дальше. Запечатлеть пейзаж – вот что основополагающе: такая эстетическая позиция сближает Хоменко с представителями родственного постобэриутского течения, близкого формату журнала «Арион» (В. Салимон, В. Иванов и др.). В разлуке с родиной (Хоменко живет в Вене) подобная самоидентификация – символ некоего шпионства. Книга получилась в каком-то смысле космополитичной: замкнутость побуждает лирического героя к искусственному, порой метафизическому расширению пространства. Облако уподобляется то «слону», то «дяде Степе» (подборка Хоменко в «Интерпоэзии» так и называется – «Облако-слон») – и тем получает возможность «подглядеть» за миром среди реального заточения. Снега Вены осенней – те же, «что метут на Москву с Енисея», сады и парки Вены напоминают Петербург. В одном из стихотворений появляется прямой мотив вынужденной заброшенности в чуждый мир:

Впрочем, что ж разводить художества? –
В синь забросили, не спросили.
А оттуда – проселков множество
По Бразилии, по России.

Искусство позволяет приблизиться и к «трещине на обоях», от которой лирический герой «удаляется» – но знает, что однажды рассмотрит ее «с изнанки», – и помечтать об «островах и заливах/ в мартовских лужах пугливых». В другом контексте облако становится «баржей» – очевидно, перегруженной впечатлениями, – а в стихотворении «С розовым облаком небо большое…» происходит реализация метафоры: душа «шуршит розовым облаком», а «небо» превращается в пространство, куда эта душа уносится. Таким образом, отношения со смертью выяснены – и, поскольку она неизбежна, нужно бережно запечатлевать каждое мгновение. В результате получается книга, полная чудных (или чудных, что в разговоре о поэзии синонимично) зарисовок.

Недаром постоянен в книге мотив исчезновения – то «должно быть, бабка умерла…», то стихотворение, посвященное умершей художнице, то речь о покойных родителях, то проходящие «бытия неприметные моменты», о которых призывают «не жалеть»… И действительно, жалеть незачем, ведь от слова «аллея» (от фр. allée, aller — «идти») легко провести параллель к дороге и – более того – жизненному призванию, которое заключается в том, чтобы эти моменты зафиксировать.

Не моя ль видна аллея?
Без сомнения, моя.
Так вперед же, не жалея,
Что проходят бытия
Неприметные моменты.

К сожалению, за этой фиксацией – выполненной добротно, талантливо, бережно – не всегда получается разглядеть образ самого художника. Стихи Хоменко отсылают к школьно-хрестоматийным формулировкам об узнавании себя в пейзаже; лишь порой проскользнет в финале стихотворения тень автора – и скроется, будто пресловутое облачко по «восьмому небу». «Двугорб, спотыкаюсь и я, ощущая истому». Порой – словно вырвется робкая жалоба:

Боюсь попасть, когда умру,
Туда, где души торопливо,
Как в некую воронку слива,
Сливают в черную дыру.

Приоритет в лирическом мире Хоменко отдается вещам, деталям, временам года – автор же, поэтизирующий их, тем самым перевоплощается, оставляя в них частичку себя. Вот – почти самопризнание:

Что толку, что как можно тише
Ступаю, точно ни при чем.

Наименее удачными в книге кажутся те стихотворения, где литературоведение микшируется с лирикой, и написанные верлибром. В первом случае, как при любой погоне за двумя зайцами, получается ни то ни се – скажем, значительно уступает остальным в художественной ценности такое стихотворение:

Анненского доставали
Директорские заботы.
Час-полтора едва ли
Для главной своей работы
Урвет и слушает зовы
Зияющей тишины.
Брови его суровы.
Дни его сочтены.

Авторская установка на безоценочность повествования сослужила тут автору плохую службу – для лирики не хватает эстетического решения, а литературоведению мешает необязательность стихотворной формы. «Фирменная» парадоксальность (проскальзывающая, что характерно для Хоменко, в субъективированной концовке) не позволяет соотносить стихотворение с литературоведческой заметкой, а ввиду изначальной претензии на лирику не очень хочется проверять фактологическую точность. Такие же зарисовки «на грани» – о Блоке и о Толстом.

Отдельного разговора заслуживают хоменковские верлибры, которых в книге несколько меньше, чем текстов, написанных регулярными размерами. Тут вспоминается определение Игоря Шкляревского, в одном из стихотворений сравнившего свободный стих с беглым детдомовцем, который не может определиться, с прозой он или с поэзией. Не являясь ни сторонником верлибра, ни его безусловным противником (в конце концов, сущность поэзии отнюдь не во «вторичных половых признаках» вроде расстановки асемантических пауз), отмечу, что именно в этих стихотворениях теряется присущая поэту музыкальность и напевность. Сюжету, вполне прозаическому, тесно в стихотворной конструкции – оттого запись в столбик не всегда мотивированна:

Как пройти к флоридсдорфскому госпиталю? –
Спрашивает средних лет
Интеллигентного вида австриец.
Подробно объясняю дорогу.
Ведь то, что госпиталь
Закрыли года два назад на ремонт,
А потом и снесли,
Могло мне просто присниться.

Стихи Хоменко, поэта короткого дыхания, в основном лаконичны, и верлибры («сознательная возможность уменьшить количество слов», по еще одному определению этой системы стихосложения, часто приводимому главным редактором «Нового мира» Андреем Василевским) кажутся затянутыми и выполняющими единственную задачу – внести разнообразие, «разбавив» силлаботонику. Впрочем, среди них попался и безусловно удачный текст – выверенный тематически и композиционно, эффектно (хотя, учитывая тему стихотворения, слово «эффект» может показаться неточным) разрушающий финалом читательское ожидание:

Вот уже шесть лет
Как не вижу моего лучшего друга
И не знаю что он обо мне думает
 <…>
Не бываю в нашей любимой кафешке
Не хожу на его могилу

Хоменко – лирик гармоничный, противостоящий повсеместно распространенной в последнее время «поэзии катастроф», что было отмечено составителем сборника, главным редактором журнала «Арион» Алексеем Алехиным на презентации в клубе «Улица «ОГИ»[2]. Даже констатация того факта, что в осени «мало света и тепла», тождественна для поэта отмене факта прихода этого времени года. В другом стихотворении подчеркивается: «Лета – это в Греции река», что как бы нивелирует закрепленное в языке образно-мифологическое значение слова, низводит его пафос до простой лексемы.

В книге «Восьмое небо» поэт, как честный труженик, любовно останавливает мгновение, сохраняет его в вечности для нас – оттого так минимальна авторская оценка. Продолжится ли фиксирование пейзажей в дальнейших стихах Хоменко – или мы увидим автора с его проблемами и внутренним миром? Время покажет.

[1] Юлий Хоменко. Восьмое небо. / Сост. А. Алехин. – М.: Воймега, 2011. – 112 с.

[2] Марианна Власова. «Ловец изящных звуков жизни». – НГ- Ex Libris № 007 (323) от 03.03.2011.