В зрачке зимы

Книга стихов Инги Кузнецовой «Внутреннее зрение» (М.: Воймега, 2010) – вторая в библиографии известного и состоявшегося поэта. При столь редком и выборочном контакте с читателем удельный вес каждого сборника закономерно повышается. И новая книга не обманывает ожиданий. По отношению к первой в ней нет революционного скачка, резкой смены палитры – но эволюция присутствует безусловно.

Если в «Снах-синицах» мир воспринимался лирической героиней едва ли не на ощупь, то здесь мы уже в большей степени имеем дело с видением, пронизанным мыслью. С тем, что приближается к классическому понятию «философская лирика». Россыпь ощущений сменяется в некоторых текстах логически выстроенной цепью картинок. Сдержанней интонация. Взгляд – если не через зашторенное, то как минимум застекленное окно. За ним – не пляж, не льдина или другое медитативно доступное пространство – а городской, узнаваемый пейзаж, из плена которого уже так просто не вырваться.

В сумерках в комнате не отыскать
углов. Как в испорченный батискаф,
сажусь и с последнего этажа
падаю вглубь дождя.

Я и не знала, что подойти к окну
Значит остаться здесь, но пойти ко дну.

                                     («Испорченный батискаф»)

Если «Сны-синицы» напоминали светлое приключение, путешествие по солнечному городу с непредсказуемыми встречами при повороте улицы, то книга вторая – скорее движение по лабиринту, где «внутреннее зрение» позволяет порой предугадывать перспективу.

Характерно в этом смысле стихотворение «Горы сдвигаются…», где «рвущаяся ткань», «ворочающаяся твердь», раскрывающаяся «сердцевина цветка» и другие казавшиеся абстрактными образы в финале обретают плоть, оборачиваясь таинством рождения ребенка. Развязка – последний поворот – тщательно подготовлена предшествующим текстом и именно поэтому застает нас врасплох. Но это – расплох узнавания.

В стихотворении «Утром проснешься – ветер в затылке, смутная память о саде…», которое вполне подходит на роль программного, оппозиция «зрение – время» явлена наиболее отчетливо.

…Здесь, где текучее время тонирует зренье, что твой полароид –
пленку, и все, что увидишь, как будто под бежевым слоем песка,
ты остановишься, чтобы пройти сквозь поверхность
                                                                                    и медленно строить
маленький дом на окраине языка.

Избежать искажения картинки можно, только выйдя из течения времени, «пройдя сквозь поверхность». Только такой ценой дается строительство своего, не замутненного отражениями, «дома».

В «Январе» героиня пытается спрятаться за древесным стволом внутри картины, и здесь зрение служит той же цели, являясь средством развоплощения, преодоления тирании координат этого мира, заставляющих в каждое следующее мгновение обнаруживать, ориентировать себя в пространстве и времени, соотносить с движением окружающих фигур и предметов («все тот же шорк и стук узкоколейки над головой»).

В другом стихотворении она стремится увидеть и тем самым подчинить себе время:

Если бы время было песочным
в чем-то ручном и стеклянном,
был бы и опыт уроком заочным,
и не тяжелым, а странным.

                         («Птиц пронесли, точно маски кабуки…»)

Субъект и объект зрения на протяжении книги часто перетекают друг в друга. Но покоя и равновесия героиня достигает не в те моменты, когда смотрит сама, а в те, когда оказывается зафиксированной внутри зрачка – своего ли собственного, зимы или «того, к кому лишь брошенный пойдет».