Мелочи жизни

ЛЕТНИЙ ВЕЧЕР

Выбрасывая округлые ноги
носками врозь, и, как будто что-то давя,
мимо проковыляла вьетнамка.

«Вьетнамка…» – сказал Моцарт и задумался.

Вьетнамка не знала
гениального композитора,
поэтому не обратила на него
никакого внимания
и прошла мимо.

В воздухе пахло нугой.
По небу тянулись
жемчужные облачка.

Вьетнамка спешила по делам;
за спиной у нее была сумка,
тощая, как мой бумажник.
На скуластом лице ее
застыло выражение
блаженной вьетнамской заботы.

«Вьетнамка…» – на сей раз Моцарт зевнул.

Был летний палевый вечер.
Все располагало ко сну
или размышлениям.

О текучести жизни,
о конечности пути,
о растраченном счастье,
о пыльной золотой дороге,
которой проковыляла она –
умозрительная,
непреходящая;
воздушная,
как «Волшебная флейта».

БУХАРА

«Бухара!» – зажмурился Насреддин
и ткнул своего ишака в ребра босыми пятками.

«Бухара…»

Далеко впереди замаячили
желтые башни и стена.

Ему представилось
блюдо с горкой плова,
душистые с корочкой лепешки,
добродушные морды верблюдов,
кальян
и загорелые животы
тюбетеечных танцовщиц…

«Хаджа!»

Насреддин вздрогнул;
перед ним стояла пери.

«Хаджа, ты можешь загадать желанье,
твой билет оказался счастливым».

«Хочу в Бухару», –
машинально сказал Насреддин.
И тут же оказался в пестрой рыночной толпе.

«Бу-ха-ра», – смакуя каждый слог,
протянул он.

Между тем,
никто его не замечал:
каждый занимался своим делом.

Горшечник продавал горшки,
верблюд жевал,
танцовщицы танцевали,
нищий просил.

«Не хочу в Бухару, не хочу!» –
почти пропел Хаджа.

Но было поздно.

Солнце стояло высоко,
на небе ни облачка.
Рынок шумел,
плов урчал;
на высокой стене
появлялась стража.

МЕЛОЧИ ЖИЗНИ

«Санчо! Почем теперь мука?
Нужно купить две-три щепоти в дорогу».
«Полпесо за баррель».
«Однако!» –

Рыцарь снял с головы
щербатую тарелку шлема. –

«В Испании нынче плохо с мукой…»
«А кто виноват? –
пробурчал толстяк,
обращаясь к своему ослу. –
Кто переломал все ветряные
мельницы Ламанчи?
Кто вытоптал конем
все ее хлебные поля?»

Так беседовали они,
мирно бредя по пыльной
испанской дороге.

Хозяин и слуга,
слуга и хозяин.

По бокам Серого,
как сдувшиеся груди
пожилой каталонки,
висели мехи с вином.

«Дульсинея», –
пропел Дон Кихот дискантом.
«Дульсинея» –
передразнил его тихим басом
бывший губернатор.

Дорогу перебежала свинья.

«Зря я не намылил рыло
этому цирюльнику! –
промолвил храбрый рыцарь, –
Все-таки он был колдун».

Все шло своим ходом.

Солнце садилось,
дорога пылила;
кактусы выпускали стрелы
с красными цветками на концах.
Дело шло к осени.

Где-то сыграл клаксон…