«Как издатель я человек широких взглядов, а как поэт – консерватор»

– Саша, давай начнем с Воймеги. Есть такая река в Московской области. От тебя узнала, что я проезжаю ее всякий раз, когда на поезде еду из Казани в Москву или обратно. Ты родился в городе Рошаль, где протекает эта река. Итак, почему издательство называется как река?

 – Да, Воймега — небольшая река в Шатурском районе Московской области, вытекающая из одноименного озера. Течет она с севера на юг и казанскую железную дорогу пересекает недалеко от станции Черусти. А что касается вариантов названия, их было несколько — от литературных и общекультурных до нейтральных. Решили остановиться на нейтральном. Название «Воймега» мне до сих пор кажется необычным и запоминающимся.

– Действительно, запоминающееся название. А есть какая-то интересная история, связанная с этой рекой? Для нас, авторов «Воймеги», эта река тоже стала по-своему родной.

– Когда мой дед через несколько лет после войны приехал служить лесничим в рошальское лесничество, Воймега, протекающая в пятидесяти метрах от его дома, была обычной для тех мест рекой с торфяной, но чистой водой. А со второй половины 50-х начал развиваться Рошальский химический комбинат, который сбрасывал в реку промышленные стоки, сильно загрязняя ее. Наверное, по степени загрязнения ее можно было сравнить с нынешней Яузой в черте Москвы. Может быть, не до такой степени, но в детстве купаться в ней мы не рисковали. А в девяностые, когда химкомбинат стал банкротом, на его территории наступила разруха. Это было плохо для людей, потому что предприятие являлось градообразующим, значительная часть местного населения работала там. Но для природы это было хорошо. Воймега изменилась.

– Не удержусь от вопроса, который тебе, уверена, уже задавали: что отличает «Воймегу» от других издательств современной литературы?

–Я не знаю… Возможно, непримиримость к любого рода радикализму. Неважно, эстетическому или политическому. А если говорить о формальных вещах, то мне кажется, что сейчас практически не осталось издательств, которые делают ставку на книги стихов, – в том понимании, которое литературоведы стали вкладывать в это понятие, начиная с «Сумерек» Баратынского. Кто-то предпочитает выпускать большие сборники, в которых собраны стихи, написанные за много лет, кто-то делает избранное, а большинство наших книг – именно книги стихов. Небольшие по объему, с каким-то образом структурированными текстами, написанные за достаточно недолгий период. Часто поэты любят запихать в книгу все, что они написали. Зачем так пренебрежительно относиться к тому, что делаешь? Сегодня, когда издать книгу несравненно легче, чем сорок и даже десять лет назад, книга стихов должна быть небольшой. Не без исключений, конечно.

– Насколько я знаю, ты поначалу издавал сборники относительно молодых поэтов, своих сверстников. Сейчас твоими авторами являются такие признанные поэты, как Александр Тимофеевский, Григорий Кружков, Владимир Гандельсман, Ирина Ермакова…

– Да, мы начали выпускать книги моих товарищей по творческому объединению «Алконостъ». А если говорить о перечисленных тобой поэтах, я люблю их стихи, и, когда появилась возможность издать их книги, мы сделали это.

– Сколько книг выпущено издательством?

– Книг на сегодняшний день выпущено около ста. Вскоре должен случиться юбилей –сотая серийная книга. Мы, наверное, как-то объявим об этом.

– Я знаю, что издательство также участвует в интересных культурологических проектах. Расскажи о них.

– В феврале закончился проект «Современная поэзия. Современный человек», который мы проводили совместно с издательством Марины Волковой. Марина издает в Челябинске серию «ГУЛ» («Галерея уральской литературы» – Л. Г.) и проводит большую популяризаторскую работу.

– В чем суть проекта?

– Заявка была такой: сделать современную поэзию частью образовательной и культурной среды. Целый год в школах Челябинска проходили мероприятия, посвященные современным поэтам, читались и обсуждались их стихи. В проекте участвовало 34 автора. Проект в каком-то смысле уникальный. Хочется думать, что в отдельно взятом городе растет поколение, интересующееся современной поэзией и разбирающееся в ней.

– Каким ты видишь издательство через десять лет, через двадцать? Или ты не загадываешь так далеко?

– Вероятно, к тому времени издательство существовать не будет. В этом нет ничего страшного, все кончается. Но в любом случае, до самого финала «Воймега» останется небольшим некоммерческим издательством, выпускающим малотиражные книги современных авторов. Мы не стремимся «развиваться», если ты об этом, нам не нужна «широкая популярность». И потому, что хорошо понимаем свои задачи, и потому, что мы не умеем ничего другого, кроме как быть маленьким узкопрофессиональным издательством.

– Наверное, только «Воймега» имеет авторов такой обширной географии. Какое место среди них занимают поэты зарубежья?

– География действительно широкая. В «Воймеге» выходили и выходят книги авторов, живущих и в Европе, и за океаном, и даже в Китае. При этом место их в литпроцессе далеко не периферийное, а некоторые из них и вовсе системообразующие фигуры современной русской поэзии.

– Кем ты себя больше считаешь: поэтом или издателем? Мешает ли одно другому или помогает? Некоторые организаторы литературного процесса, так называемые культуртрегеры, обижаются, что их творчество считают вторичным по отношению к их литдеятельности.

– Уж кем-кем, но организатором литературного процесса я себя не считаю вовсе. Хотя если издание поэзии – это культуртрегерство, то пусть. Скажу так: мне повезло найти дело, каким-то образом пересекающееся со стихами. Иногда я выкраиваю время для своих текстов и полностью на них переключаюсь. Это не значит, что я не думаю о стихах постоянно – наоборот, они всегда со мной. В виде каких-то созвучий, строк, ритма, идей. Такая постоянно кипящая каша в голове. Только записываю я редко, когда окончательно понимаю, что пора.

– Есть ли сегодня поэты-эмигранты? Или сегодня уже совершенно не важно место проживания поэта?

– Думаю, эмигрантской поэзии, в том смысле, который мы привыкли вкладывать в это понятие, сегодня не существует. Нынешняя ситуация в мире совершенно отличается от ситуации полувековой и даже двадцатилетней давности. Тогда поэты, покидая Россию, практически не имели с ней связей. В эмиграции могло создаваться что-то совершенно не похожее на то, что существовало здесь, причем как в официальной поэзии, так и в неподцензурной. Сейчас такое невозможно по нескольким причинам, главной из которых является интернет. Сегодня из любой точки мира можно выйти в сеть и прочесть стихи в том же «Журнальном зале». Ситуация такова, что человек из Калифорнии, активно присутствующий в соцсетях, более вовлечен в литпроцесс, чем человек, живущий в ста километрах от Москвы в поселке, где нет 3G.

– Ты обозначил очень серьезную вещь – место и роль интернета в современном литературном процессе. Действительно, он дает возможность любому человеку быть в курсе происходящего, поскольку все заметные события и публикации так или иначе отражаются и в сети. Как считаешь, современному поэту нужно как-то обозначить себя в этом пространстве? Например, как ты относишься к выкладыванию текстов поэтом в социальных сетях? Ведь ты сам тексты не выкладываешь, фэйсбук используешь, скорее, как информационный ресурс.

– Да, я считаю, что не нужно выкладывать стихи в соцсетях. Оговорюсь, что речь идет о недавно написанных текстах. Проблема в том, что, когда автор не дает тексту хоть немного отлежаться, все эти «лайки» и комментарии, появляющиеся под стихотворением, ничего не говорят о качестве текста, а только показывают, сколько у автора френдов и сочувствующих. Автор начинает полагать, что если его текст отметили сто человек, значит текст хороший. А обычно это не так, текст сырой, недоработанный, повторяющий приемы из похожего текста двухнедельной давности. И самое главное, отмечают его люди, мало понимающие в стихах. Как форма психотерапии выкладывание новых текстов в фейсбуке – это нормально, но как место для серьезного обсуждения и объективной оценки – нет. Хотя вопрос обратной связи для поэта актуален. Еще лет двадцать назад, когда стихи можно было прочесть только на бумаге, было очень мало возможностей для диалога автора и читателя. Сейчас – пожалуйста. В этом есть что-то, но, повторю, я не считаю публикацию только что написанного стихотворения необходимостью. Да и зачем показывать очередное стихотворение, счет которым идет на миллионы? Лучше подождать, попытаться промолчать хотя бы таким образом. Вдруг через месяц выкладывать эти стихи на всеобщее обозрение и не захочется.

– Саша, давай поразмышляем о нашем поколении, которое можно назвать «вокруг сорока». Хотя у тебя есть замечательная способность объединять вокруг себя лучших поэтов разных поколений, дружить с ними.

– Я родился в 1974 году. Если считать, что поколение – это двадцать лет, то какие десятилетия мои – шестидесятые-семидесятые или семидесятые-восьмидесятые? И из-за того, что серьезные публикации появилась у меня ближе к тридцати, и из-за того, что среди рожденных в 60-е годы прошлого века есть люди, у которых я если не учился, то смотрел на них как на старших товарищей, я отношу себя к поколению 70–80-х. Об этом поколении делать какие-то серьезные выводы рано. А вот о некоторых ушедших поэтах, рожденных в 1960-е, уже сейчас можно говорить как о классиках русской поэзии конца XX – начала XXI веков.

– О ком ты говоришь?

– Денис Новиков, Игорь Меламед, Григорий Дашевский для меня уже сегодня классики. И я убежден, что достаточно скоро по меркам истории литературы – в течение нескольких десятилетий – они будут утверждены в этом качестве всем литературным сообществом.

– Как ты думаешь, насколько нынешние авторы способны преподнести сюрпризы? Под сюрпризами подразумеваю изменения в своей поэтике, поэтическом мировоззрении и т.д.

– Поэт не может не меняться. Мандельштам времен «Камня» и воронежских тетрадей – разные поэты, но это Мандельштам. Это же можно сказать о любом значительном авторе, писавшем стихи больше десяти лет. Но здесь нет рецептов: как меняться, в какую сторону двигаться. Каждый проживает свою жизнь. А еще в любой момент может произойти что угодно. Поэтому никому, даже тому, кто сегодня кажется тебе самым нелепым стихотворцем, нельзя отказать в том, что однажды он напишет гениальные стихи.

– Что тебе, человеку достаточно широких взглядов, совершенно не близко в современной поэзии?

– Это как издатель и читатель я человек широких взглядов, а как поэт – консерватор. В этом нет противоречия. Когда я слышу заявления о том, что верлибр категорически чужд русской поэзии, мне становится смешно. Когда кто-то говорит, что рифмованный стих себя полностью исчерпал, – еще смешнее. Возможности силлабо-тоники для русского стиха не исчерпаны и не будут исчерпаны еще долго. Счет на десятилетия, а возможно, и на столетия. Нет правильных или неправильных стихов, есть стихи и не стихи. Можно работать в любом жанре, важно быть последовательным и понимать, что и почему делаешь.

– Но ты не пишешь верлибры?

– Я за всю жизнь написал несколько верлибров, но никогда их не публиковал, хотя не исключаю, что время придет. Я до сих пор плохо понимаю, как оценивать верлибр, кроме «нравится» или «не нравится», а этот критерий не кажется мне единственным для оценки стихотворения.

Считается, что писать регулярные стихи сегодня гораздо сложнее, чем верлибры. Отчасти это так, но только потому, что у русского верлибра бэкграунд в разы меньше, поэтому в силлабо-тонике сразу видна вторичность, формальные погрешности, неестественность речи. Автор, использующий ритм и рифму, обязательно должен искать новое, быть новатором. Мне интереснее искать.

– В одном интервью ты назвал среди поэтов и прозаиков, повлиявших на тебя, Александра Блока, Венедикта Ерофеева, Сашу Соколова. А как ты считаешь, важна ли последовательность знакомства с книгами? То есть не стоит ли читать книги по мере их усложнения и собственного созревания? Например, как ты сам отметил, с Мандельштамом ты познакомился после Блока. Хотя понимаю, что это получилось само собой.

– Думаю, никакой особенной последовательности – сначала нужно прочесть Есенина, потом Блока, потом Пастернака, а только потом перейти к Мандельштаму – быть не может. Если подростку интересна поэзия, его чем-то привлекают стихи – он обязательно найдет то, что ему ближе всего в этот период. А интерес может возникнуть из-за чего угодно: биографической книги, фильма, посещения литературного музея, из-за случайности. У меня интерес к Мандельштаму возник после того, как я узнал, что в Саматихе к столетнему юбилею установили мемориальную доску. Это был 1991 год, я узнал об открытии доски, поехал смотреть. Саматиха – деревня в Шатурском районе, относительно недалеко от города, в котором я родился. Там Мандельштама арестовали в 1938 году. Для 17-летнего человека такие, казалось бы, незаметные вещи являются значительными, а иногда – определяющими.

– Какое самое большое потрясение произошло с тобой в последние годы? Имею в виду встречу с книгой, человеком, фильмом…

– У меня родилась дочь в прошлом году… А что касается книг и фильмов – не думаю, что для сорокалетнего человека возможны такие же потрясения, как для двадцатилетнего.

– Как ты уже заметил, я очень люблю сослагательные наклонения. Кем бы сейчас был Александр Переверзин, если бы опрометчиво, как ты сказал в одном интервью, не связал свою жизнь с поэзией?

– Я действительно говорил «опрометчиво»? Наверное, пытался пошутить… Судя по тому, что мое первое образование было связано с автоматизацией химических предприятий, я мог бы работать инженером. Я им и работал несколько лет: в конце девяностых – начале нулевых на производстве металлопластиковых труб. Сейчас такими трубами никого не удивишь, а двадцать лет назад это была первая линия в России.

С другой стороны, писать стихи я начал задолго до того, как поступил в МИХМ. В институте химического машиностроения в начале 90-х была военная кафедра, а в Литинституте не было. Это во многом определило последовательность моего пребывания в вузах. Но в любом случае я бы что-то пописывал, сидел бы на «стихире» и ругал бы все то, что публикуют «Арион» и «Воздух».

– Не могу не задать вопрос о журнале «Интерпоэзия». Когда у тебя произошло знакомство с ним?

– Какого-то определенного момента не вспомню. Видимо, когда журнал появился в «Журнальном зале». Помню только, что «Интерпоэзия» быстро заслужила авторитет в поэтическом сообществе. Это связано и с широтой взглядов, и с профессионализмом людей, которые делают журнал.