Из цикла «Топики русской поэзии»

ПАРУС

/челн/ладья/минус-корабль/кораблик и т.д.

                                              Захару Шерману

Ты «чих», то есть пшик, перед штилем,
но даже тогда – «будь здоров!» –
ты в трубочку свёрнут, как штихель
для резки бесцветных ветров…

Чуть ветер, ты – вещий каурка
и так на движенье налёг,
как мокрую лишь штукатурку
похлопывает мастерок.

Пока вся Эола берлога
усиленно жмет на remote,
за них и за Господа Бога
ты делаешь неба ремонт:

сначала гашеную известь
кладешь ты, но сразу потом
ее же, как собственный изверг,
счищаешь с лазури скребком…

Хоть ты и не из шестикрылых,
из той же ты масти стихий,
что и во французских белилах
весь выпачканный мастихин.

ПЕВЕЦ И БОГ

/певец/бедный певец/поэт/пророк/поэт и чернь/вот арфа золотая
/последний поэт/пока не требует поэта/поэт, не дорожи
/поэт в России больше, чем, и т.д. и т.п.

                              Григорию Комскому

1. Давид поет, покамест братья
пасут или стригут овец.
Отец ярится, но в квадрате
зол Самуил! – Бедный певец!

Давид поет, хотя алфáвит
не выучит никак; хотя
на психику ужасно давят
и космос, и религия.

Но что поделать, если это
так повелось, и если тут
они у Бога и поэта
один и тот же институт?

Его не жалуют в общине
за то, что слышит он тот звук,
которого не слышат и не
способны даже – все вокруг.

Они не знают, что не голос
он слышит, а свирепый гул –
непредумышленный, как голод,
и неуместный, как Саул.

И этот гул похож на ногу
над чернотой чернот, пока
он за пяту не схватит ноту,
как нитку – изнутри мотка.

Снаружи арфа – точный Алеф,
что, как и тетраграммотон,
не произносится, оставив
чернеть провал, как граммофон.

Конечно же, народ чернявый
не может чернью быть… Но чем
его тогда назвать – оравой,
иль сделать вид, что глух и нем?

Что глух – допустим, нем – под знаком
вопроса… Он и сам бы мог
пасти и стричь под Зодиаком,
когда б не этот термин – Бог!

2. Певец и Бог – звучит, как басня,
которой не писал Крылов,
но Бог – единственная башня,
которой нет средь облаков

на Инстаграме и в Фейсбуке,
ну а поэтов… – страшно аж…
Но кто, скажи, способен звуки
в карпатский превратить витраж?

А что толпа? – Она довольна,
и для нее поэт никак
не больше, чем, к примеру, Volvo,
и вряд ли даже, чем Big Mac.

ДОРОГА И ОДИН

                                                  Андрею Левкину

выхожу один я на/я один, я вышел на подмостки
/выхожу один я, нет дороги и т.д. и т.п.

1. …выхожу я один… На дороге
только Один: он пальцем большим
– как бросают тень единороги –
автостопит, где нету машин.

В темноте, прикрепленной, как орден
с двух сторон на пудовый ратин,
от фигуры по имени Один
отделяется тот, кто один.

2. Если Одину место в Вальгалле,
то один – это место само.
Словно стрелку у рельс на вокзале
чуть сдвигают, как угол трюмо.

И как звук от дрожащих посудин
превращается поездом в гуд,
он для шведов не Один, а Удин –
словно Одина в угол ведут.

3. Там, где Один пожертвовал оком,
лишь один – как продольный рубец
на арабике черной и мокко –
смотрится, как окоп и рубеж.

Ибо вырыт, как та запятая
меж казнить и помиловать; как
иероглифом черным Китая
роют сапу к началу атак.

Словно плена кавказского яма
и богатая драпом земля,
этот ров все видения шрама
прикрывает, как шляпы поля.

4. Тени шьются из фриза и байки,
но его обладателя вид,
что включает и шляпу, и баки
с бородою, из войлока сшит.

Он не тень из фантазий Шамиссо
– не живущий отдельно предмет,
что ступает бесшумно, как киса,
и в трико, словно ниндзя, одет.

Если тень – это коврик для тела,
что весь скатывается в рулон,
он есть то, что давно уж назрело
и чем Цезарю был Рубикон.

5. Как наушники, вдетые в уши,
или белое в белом, как бри,
он тождественен тьме, что снаружи
то же, что и предмет изнутри.

Но достаточно встать на распутье,
чтоб пошел расслоенья процесс:
серебра в амальгаме – от ртути,
или рельс ответвленья от рельс.

Там, где дым путешествия сладок,
он расслаивается, как мед,
на засахарившийся осадок
и на белый, как в детстве, компот.

Где один и дорога, там – Один:
чист, как парус, как дым и как лист,
и от черт поскобленных свободен,
словно пасечник или шпажист.