Елка на Манежной

* * *
Моя жена – кореянка (этот факт
имеет значение для сюжета).
[13.00] Я вышел с ребенком.
Как обычно по субботам, мы
гуляли на бульваре – как вдруг
[13.20] мне пришла идея
показать ему новогоднюю елку.
Мы [13.30] спустились по Никитской.
[13.45] Елка у Манежа оказалась
некрасивой – вместо игрушек реклама!
– и я [13.50] решил поехать на каток.
На Чистопрудном [14.15] шел митинг.
Некоторые защитники Москвы
пришли с детьми, и те сразу
устроили у Грибоедова горку.
Наигравшись [14.45], мой повис на руке.
Я [14.50] вспомнил про каток.
На прудах [15.10] в белых «фигурках»
катались девочки-подростки.
Они говорили по-французски.
«Странно! – подумал я [15.20]. –
Вчера я был в деревне, ходил в баню
– а сегодня митинг, француженки…»
[16.00] …Пока не замерз окончательно.
На бульваре я знал винный бар.
Выпив [16.30] – и повторив [16.35],
я сводил ребенка в туалет. Теперь
можно было ехать на «Охотный ряд».
На эскалаторе [17.00] я достал телефон
– 19 пропущенных! И набрал жену.
«Не спускайся в метро!» Она была в панике.
И: «Я не могу дойти до дома…»
Выскочив [17.10], мы поймали такси
[17.15] и помчались на Никитскую
по пустынным бульварам.
…От погромщиков моя жена
(она шла домой из магазина)
пряталась в арке Рахманиновского зала.
Когда я [17.40] втащил ее в машину, она
схватила ребенка и разрыдалась.
На ее глазах они избили туриста.
Ей было страшно за нашего ребенка.
Она [17.44] не хотела жить в этой стране.
…Недавно пустую и холодную, площадь
покрывала розовая пелена дыма.
Некрасивая елка исчезла, только
еловые лапы валялись – словно
в городе прошли похороны.
Полчища нацистов колыхались
как водоросли – и наша машина
плыла сквозь них равнодушной рыбой.
Ни отвращения, ни гнева
я не испытывал. Изумление –
вот что осталось: «Если бы я
не услышал в метро телефон
и приехал туда, на площадь?»
Миры, которые нас окружали
– людей, обедавших на Тверской,
и тех, кто бесновался у Кремля, –
фигуристок и тех, кто защищал
старую Москву, – эти миры
выглядели пугающе разными,
но близкими. Их разделяла
тонкая (как стекло машины),
но нерушимая (как цифра «1»
между нулями года, который
не хотел уходить мирно) грань.
Она была тем прочнее, что
проходила не снаружи,
а внутри каждого. И я
эту грань почувствовал.
Что видел из машины ребенок?
[18.30] Он спал.

видение на берегах леты

паром, выбирающий русло реки,
как цепь из воды, на которой ни зги,
ползет и ползет через реку, что твой
с бельмом фонаря полифем над водой –

свет прожектора
выхватывает из тьмы голенища свай,
край монастырской стены на пригорке
– и фигуры пассажиров

в толпе на пристани
среди пожилых людей
я вижу подростка (шлем под мышкой)
и девушку в короткой – не по погоде – юбке

у причала луч с парома
освещает людей в упор –
теперь их лица похожи на маски
театра кабуки

– из толпы выходит девушка
оборачивается: ну – и маски
в пальто и телогрейках, куртках,
щурясь на свет, поднимаются на борт

(отсюда, с пригорка,
мне кажется, что сходни
сгребают людей ковшом –
боже мой, сколько теней!)

«успею! – мелькает в голове –
бросить всё и на тот берег…»
и тут же задыхаюсь от страха,
стою – и не могу сойти с места

когда паром исчезает,
светлая полоса еще долго
мерцает на воде (словно с реки
стерли защитный слой)

на причале щелкаю зажигалкой
– расписание еле видно:
«сп-45, название (неразборчиво),
отходит ежедневно, часы-минуты»

«ежедневно» – повторяю, – «ежедневно»
и, поднимаясь к машине, чувствую,
как лицо расплывается
в счастливой улыбке

армянский триптих

1.
арарат –
шапку твою из рукава достану,
на брови надвину –
никто меня не увидит

2.
выйду на лестницу –
первая травой заросла, вторая из камня,
на третьей ступеньке снег не сошел
– ереван мой

3.
берег есть, а воды нет
храм на берегу есть – берега нет
небо над храмом есть, храма нет
отдай, что взял – севан

философия общего дела

сын человеческий, кто твой человек?
(переворачивает страницу)
тот ли, который собрал на камнях ковчег?
(переворачивает страницу)
или тот, кто заставил его собрать?
(подчеркивает, затем стирает)
море раздвинул? стрелы повернул вспять?
(закрывает книгу)

ты –
это точка, и движешься вдоль черты;
вес твой ничтожен, ничтожны твои следы
(это напоминает скольжение гирьки
на весах в медпункте) –
но чем больше пройдено делений,
тем выше то, что было в начале
(это называется «эффект рычага») –
и тем отчетливей голос

обернись во тьму
подойди к нему

спроси –
кто твой сын?

петру алешковскому

наших мертвецов
продрогшие виолончели
мы вынимаем из футляров
и день за днем, нота за нотой –
трогая слабые, сухие струны
– вспоминаем, как они звучали