Знак превращается в звук…

* * *
Непроходимая весна –
моя игра.
Ищу секрет, разгадку, знак –
дурак, дурак.
Хожу по желтым кирпичам
в стране стекла –
продленка, полдник, тихий час,
прозрачный класс.
Затихший двор перед грозой
и дождь косой,
скамья, песочница, газон –
зеленый сон.
Считай слонов. До десяти.
Води, води.
Ищи, где мальчик твой сидит –
угрюм, сердит.
И девочку ему верни –
влюбляй, мани.
Следи за ней, ищи тайник,
кради дневник!
Бумага, камень, новый кон.
Мне так легко
пугать котов, считать ворон,
махать рукой
друзьям, которых не догнать.
Играй один!
Не проходи, моя весна,
не проходи.

* * *
Так учили курить взатяг –
вбираешь дым, говоришь «ап-те-ка».
Позже – девочки, дискотека, дешевый коньяк
в канистре.
Бюстгальтер – на люстре.
В общем, бардак.

Как разложить это все по полкам?
Как совместить с тем опытом,
о котором – только намеком,
только шепотом?
Вот ты поставил себе задачу,
и сразу – уйма хлопот.
Читатель требует мороженое на сдачу,
на третье – компот.

Найдешь в себе силы сказать «нет»,
выйти из кухни, из магазина?
Ведь поэзия – это свет,
а не потребительская корзина.

И ты выходишь в уютный дворик.
Думаешь – здесь легко?
Курит на корточках дядя Боря
в рваном трико.
Ладит скворечник дядя Сережа,
сам с собой говоря.
Ты ведь хотел быть на них похожим…
Зря.
Твои одногодки – Антон и Катя.
У Антона – новый значок.
У Кати – модное платье.
Завидуешь им, дурачок.

Да забудь ты про всех, и примерь пятистопный анапест –
хоть затаскан уже, хоть слегка, так сказать, длинноват.
Без оглядки шагай, – зацелован и пьян, разухабист, –
и дерзи, балагурь, улюлюкай, рифмуй наугад.
Признавайся в любви той затейнице, девочке Тае,
чья подробность одежды болтается в пятой строке.
Но затянешься словом «аптека», и юность растает…
Снова детство, деревня. Родные стоят вдалеке.
Слышен грохот ведра, разгоняется ручка колодца
с нарастающим гулом у глупой моей головы.
Кто зовет и отводит меня, кто так тонко смеется?
Поднимается ветер. Теряется в шуме листвы
голос слабый второй, призывавший на месте остаться.
А тогда бы, представь, на секунду поверить ему…
Что ты плачешь, дурак, – здесь по тексту нельзя разрыдаться
и признаться в бессилье своем – никому, никому.

* * *
Видишь, пристань укрыта плакучей ветлой –
дачный август забытого года.
Там подросток склонился над черной водой,
будто в поисках черного хода
из опасной, запутанной, длинной, чужой…
Оглянись – по своей и короткой
он шагает с простой среднерусской душой,
щеголяя испанской бородкой, –
через гулкий, заросший акацией двор,
улыбаясь студенткам и вдовам.
Сам себе донжуан, сам себе командор –
семафорной звездой околдован,
что, лукаво мерцая, вела наугад –
в Волгоград, Элисту или Ровно.
Вот в саду сновидений построились в ряд
все его галатеи петровны.
Вот старик наблюдает за поздней баржой,
уходящей по лунному следу.
Он бы также ушел – по желанной, чужой,
бросив камешек в сельскую Лету.
Не сумевший принять эту жизнь как намек,
что он видел в туманном пределе?
Между гипсовых статуй блуждал огонек
и терялся в цветах асфодели.

* * *
азбука леса – крестики, точки, тире.
считываешь следы, застывшие в январе.
знак превращается в звук, и со всех сторон –
разноголосица галок, синиц, ворон.
люди прошли здесь, или еще пройдут.
люди всему названия раздают.
каждый пытается песню свою нести.
снежные горы на млечном встают пути.
там облака выдыхает холодный бог.
сон его так непролазен и так глубок,
что в буреломах, расщелинах этого сна
музыка нам просторна, а речь тесна.

РЕ-МИНОР

эта музыка,
как стеклянный рождественский шар,
но внутри – настоящий декабрь,
все настоящее – небо, и город под ним.
поднимают шлагбаум. из ворот выезжает повозка.
неуклюжая лошадь бредет по булыжной дороге.
отозвавшись на скрип колеса,
с ветки вспорхнула ворона – падают белые ноты…
так негашеная известь летит в могилу…
и разбивается вдребезги пойманный свет.

* * *
Но я живу – и жизнь моя легка,
как свет в конце, как вдох издалека.
И тени убегают с потолка
воскресной спальни.

И время застывает на стене,
пока я таю в медленном окне,
пока ловлю в небесной глубине
напев пасхальный.

И нет уже ни страха, ни вины.
И только – мир с обратной стороны,
где проросли ромашковые сны
сквозь одеяло.

И я звучу – на радиоволне,
на парапетах в птичьей толкотне.
И все антенны тянутся ко мне
и ждут сигнала.

ПЕСЕНКА

Там, где позднее окно
в ранний сад отворено,
где на лавочке зеленой
вянет красное вино,
где сверчковая гульба,
светлячковая гурьба,
ходит-бродит взрослый мальчик
с детской песней на губах.

Тают сладкие слова.
Зреют горькие слова.
Скоро-скоро в синем небе
вспыхнет желтая листва.
Мышь затихнет, жук заснет,
в нору спрячется енот,
и заплачет старый мальчик,
испугавшись новых нот.

Полно слезы лить, старик.
Улыбнись скорей, старик!
Ты забудешь летний щебет,
ледяной вороний крик.
Не красива, не страшна –
всех укроет тишина
там, где жизнь не различима –
где не названа она.

* * *
Снова северный дует, колдует –
наугад открывает тетрадь
и осеннюю тему диктует:
«Почему я боюсь умирать».

Снова несовершенство разлуки –
на краю безнадежной строки.
Будто слышат нездешние звуки
на скамейке в саду старики.

Заучив пунктуацию улиц,
орфографию чащи людской,
я вот так же, кряхтя и сутулясь,
через парк побреду на покой.

И никто мне не скажет «до встречи»,
И замкнется за мной алфавит.
Только тишь, недоступная речи,
только мраморных слов монолит.

Так зачем в этом розовом свете
отшептавшие листья горят,
это дерево, облако, ветер
говорят, говорят, говорят…