* * *
Я улыбаться перестала. Холодный
Ветер прорастает под облака.
Моя оплаканная свобода – вроде
Давнего всхлипа, дыхания, прерван-
ного на вдохе, – доходит, года не
Исчерпав, до холода в рукавах, до
Жара во лбу – тело не по погоде… –
Одинокое мое тленье и легкий прах
Песенок… А в твоих руках, родной, легче
Пуха, звонче бьющего родника – в медное,
Легче глупости самой… В твоих руках,
То есть, в твоих муках – чужая, удивленная миром
Девочка.

* * *
На прилавках пахуч золотой инжир.
Конский каштан под ногой – хрупнет и стихнет.
Нежится в чашке крупа, и рокочет жир
В сковородке, и кто-то читает стихи,
И давит в кружке ягоды облепихи.

Кто-то смеется, спорит кто-то, гремят
Стаканы, воздух – в золоте папиросном.
«Проза – отстой». Все согласны. Прозаик, кривя
Улыбку, пьет до дна… Расходятся поздно.

Улицы стынут, обучаются без тепла
Обходиться, дома застуживают спины,
Сутулятся. И кровати, в которых спим мы,
Не хранят даже наше дыхание, трепет, плач.

Посмотри: сколько золота на прилавках.
Даже пчелы – в удушье, в медовом обмороке…
Скоро заморозки, уже южные стали дороги
Сладости, понемногу чернеют груши.

Так светло и просторно, и хочется просто дышать –
Не то чтобы хочется жить, – но заглатывать воздух,
Задерживать в легких – до одури – и, не спеша,
С жалостью, выдыхать. И друг другу орать про звезды.

А ночами вслепую, ткнувшись в покой
Комнаты, чертыхаясь, перебудив спящих,
Невыносимой захлебываться тоской,
Задыхаться к миру такой любовью,
Болевой – в самом сердце! – нащупав хрящ.

УЛОЧКИ

Разлюбите меня, все разлюбите!
Стерегите не меня поутру.
Чтоб могла я спокойно выйти,
Постоять на ветру.
             Марина Цветаева

Нужно сказать «прощайте», значит:
Черные домики, простывшие улочки, не
Простившие моего прошедшего детства,
Начинающие быстро стариться.
По весне все дворики-домики-кустики
Одинаковы. Ковылять по ним – выпачкаться,
Быть облаянным сторожевыми, живыми
Цветами пропахнуть. Или еще –
Проснуться нечаянно через годы, до
Солнца, в слезах, увидев темный
Перекресток, долго креститься, подставляя
Тонкое небо утра древней обиде – девочки,
Чье горе и гордость, и «я сама!»
Замылось временем, сделалось ностальгией.