«Я сторож брату своему»
Ландшафт современной русской поэзии меняется, к сожалению, слишком быстро: в последний год не стало Анатолия Наймана, Алексея Цветкова, Игоря Бяльского. Нечего и говорить, что тектонические операционные сдвиги современной страшной истории нанесли такую рану русской словесности, которая неясно сколько поколений будет заживать.
Как и любое крупное явление, Игорь Бяльский многогранен: поэт, переводчик, основатель и редактор «Иерусалимского журнала», культуртрегер, организатор литературного процесса. Все мы, в этом смысле, от Игоря зависели, он был центром процесса, личностью – которая излучала. Но вот нет его. А стихи есть. Мне кажется, как это нередко бывает, привычный образ организатора и редактора несколько затеняет излучение бессмертной души поэта. И Игорь прежде всего – замечательный поэт, тонкий, математически точный, нежный, но требовательный к себе и другим. Теплый и отзывчивый человек, он мог быть как редактор неожиданно резким, и даже непримиримым.
Прощай, дорогой друг. Все время кажется, что стоим у вас на балконе в Текоа с видом на Иродион, Милка в комнате собирает на стол, а рядом лежит новый замечательный номер «Иерусалимского журнала», который увезу с собой в Нью-Йорк.
* * *
А закат падет – занимается новый тур.
Тары-бары, базар-вокзал. А из новых эр
акаэм торчит, а там уже бэтээр…
Не земля – набор чужих аббревиатур.
И вжимается свой шесток, предъявляя счет.
Если знаешь, скажи, пожалуйста, не молчи:
от чего алеет Ближний Восток в ночи?
Светофоры, понятно, кровь… Но что-то еще, еще.
* * *
когда взойдет непроезжий знак
и солнце зайдет в тупик
и рок зажжет негасимый зрак
и друг покажет язык
и громко скажет вчерашний зэк
утрись мол и знай шесток
и вмиг восставший из пепла смог
накроет ближний восток
и весь каир вашингтон париж
и ближний и дальний мрак
тебе такой уготовят впрок
что может быть и поймешь
что сорок восемь часов не срок
когда закончился век
и ты никакой им не доктор спок
а сам себе амалек
* * *
…свою дорогу. Не смущай других
ни тихим голосом, ни умным взглядом.
Сентябрь их сам одарит звездопадом.
На черный день свечу побереги.
А в эту ночь, когда небесный свет
искрится в звездах и костром искрится,
из вежливости спрошенный совет
не изреки – пора и отшутиться.
Ты прошлым летом здесь уже прошел,
прожил и уложил в рюкзак пожитки.
И анорака парашютный шелк
отцвел под солнцем до последней нитки.
Махрится переношенная ткань
два раза перешитого наряда.
Иди не глядя, ибо как ни глянь,
а свежего не происходит взгляда.
В степную зону ли, на горный зов,
ступай, прощальных лет не умножая.
Куда-нибудь! но прочь от берегов,
где молодость сбывается чужая.
Ах, только бы не сбиться ей… Не тронь
несказанное песнею пропетой.
Спеши, покуда осень спорит с Летой
и звезды не слетелись на огонь.
* * *
Семену Гринбергу
Ночного Вифлеема страж.
А ежели сказать своими
словами, не впадая в раж
в небесном Иерусалиме,
я сторож брату своему.
Он тоже правнук Авраама.
Но – и Агари. Потому
и длится эта мелодрама.
Пока не замирились мы,
не худо б видеться пореже.
Но Иудейские холмы,
они для нас одни и те же.
И эта ночь, и эта высь
библейская – они едины.
Не сжиться и не разойтись.
И не переменить картины.
Вот я. В дозорной маете
вышагивающий кругами.
Вот он. В острожной темноте
спешит к своей арабской маме.
И мы встречаемся. Мой брат,
поскольку всяко может статься,
меня приветствует. Мол, рад
приветствовать и улыбаться.
Поскольку я вооружен
и заодно неосторожен,
то он не лезет на рожон
и нож не достает из ножен.
Приветствует. Его иврит,
пожалуй, моего поглаже.
«Приятной стражи!» – говорит,
желая мне приятной стражи.
ФРАГМЕНТ
… А что Евбаз? Его давно снесли.
До Киева меня не довели
ни языки, ни авиадороги,
но все же я нагуглил – ой люли, –
что ныне это площадь Перемоги
и новый цирк… Похоронив отца
и сам пройдя почти до самого конца
земную жизнь, хмельные серпантины,
я вижу торжище и – оп-цаца –
безумную подсветку Палестины.
Пора и мне ответить за базар,
не отводя глаза от циферблата,
нет, не за всю Одессу и хазар,
не за Хамас – за собственный позор,
теперь, когда ума уже палата.
Ну, Крым – не наш. А Иерусалим?
О чем у телевизора бурлим,
отгородясь от неба куполами?
По-прежнему един и неделим?
И все-таки, в каком напополаме?..
июль 2014
* * *
«Семьдесят раз не в счет. Семьсят – не пидарас.
Знаем наперечет. Видим не хуже вас.
В сторону – ваш каприз. В сторону – ваш прогноз.
Лесом! – сказали вам, с венчиками из роз».
Вновь полыхает лес, даже металл течет
вместе с металлоискателем
к судиям и спецкорам, к пере-переговорам.
Скатертью, значит, скатертью…
Где же он, Божий глас, – голос, а также глаз?
Кто присмотрит за миром?
Кто ниспошлет царя в наши пески, моря,
кактусы и черешни?
Внуки мои глядят на облака и сад,
веселы и безгрешны,
им и жара к лицу.
Лет пятьдесят назад я приставал к отцу:
да неужели вы верили в этот бред
радио и газет?
«Но, – отвечал отец, – если б не эта власть,
тоже еще невесть…
Без коммунистов здесь не было нам дороги…»
Жар течет по усам, близятся к небесам
и облака, и сроки.
Что же отвечу сам,
нет, не отца своего –
собственный век итожа?
Всё – от Всевышнего,
и пидарасы – тоже.
Разве Он обещал мудрых царей и судий?
Сколько вокруг мочал радиотелестудий…
Сколько вокруг сторон…
Здравствуй, Натан-Арон.
В этой – своей, одной –
здравствуй без раздвоенья!
Именно здесь пророк,
да, и проклятья рёк,
но и обетованья.
июль-август 2017
* * *
Светлане Шенбрунн
Пока автобусы взрывались,
и я, похоже, был при деле.
Мне даже из Москвы звонили
и тоже интересовались.
А я сидел, уставясь в теле-,
и слушал, как сирены выли.
И уши рдели от смущенья –
за то, что езжу на машине
и не на ту свернул дорогу.
Да-да, вот эти ощущенья:
«Отсиживаться, мол… мужчине?
…И дети живы, слава Богу!»
И вся страна – или казалось? –
оплакивала, проклинала…
Надеялась и собиралась
смертельный бой начать сначала.
Скрипя зубами, дожидалась
какого ни случись – финала.
И кончилось… Листай газеты,
обетования, обеты.
Крепчает шекель, дни струятся,
кафе туристами забиты –
не протолкнуться, не дождаться.
…Да нет… какие там обиды.
июль 2003
Предыдущие номера
