Возвращение

КИБИТКА

                      Мама, мне вонзили нож в левое плечо,
                      Кровь отца течет из раны, мама.
                                                              Цыганская песня

Ты не плачь, цыганский ангел
с дрожью в кости плечевой,
пересаженный в газваген
из кибитки кочевой.

Ай, дрисари, кэлдэрары,
ловари и медваши,
видно, ваши тары-бары
стали вдруг нехороши!

– Мама, мама, что творится?
Кукла третью ночь не спит…
Мы ли, мама, не арийцы,
наша ль мова не санскрит?

Где вы, синти, и лаллери,
и корзинщики-рома,
пруссы-литаутикеры?
Сердце спрыгнуло с ума!

Не укроет и не спрячет,
не найдет родню родня;
ребятня кричит и скачет
возле мертвого коня.

Ныла жалобно когда-то
Аполлонова струна:
бассаната, бассаната,
басан, басан, басана!

Не оставят недобитка –
сгинет мал и сгинет стар:
опустевшая кибитка
прикатилась в Бабий Яр.

* * *
В своей палате в окруженье пятен
на простыне, с боков до пола свисшей,
он был без перебоев адекватен
реальности, но высшей, только высшей.

Когда его везли по коридору,
он узнавал во встреченной калеке
то мертвую жену, то мать, которой
не стало многим раньше, в прошлом веке.

– Меня ты узнаёшь сегодня или…? –
я спрашивал в расчете на вниманье.
– Тебя-то я узнаю и в могиле, –
открыв глаза, сказал он на прощанье.

Я не любил по кладбищу влачиться.
Но если приползал, как черепаха, –
бывал опознан каждою частицей
его всепроникающего праха.

У РЕКИ

– Если век прождать у реки,
проплывет по ней труп врага, –
говорили мне старики.
Я кивал им в ответ: – Ага!

Стариков этих рок берёг,
но задолго до нулевых
они брали под козырек,
и река уносила их.

Пережили ГУЛАГ и ВОВ,
получили свое сполна;
оставались у нищих вдов
фотографии, ордена…

Я не принял завет всерьез,
и легко меня от химер
отвлекала игра стрекоз
и шагающий водомер.

Скоро мне по теченью вод
тихим брассом – в камыш-кугу…
Я надеюсь, что кто-то ждет,
не моргая, на берегу.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я тихо исчезну из жизни своей,
за пылью суконных кулис,
и станет она – эта жизнь – посветлей,
проявит какой-нибудь смысл.
Ты все в ней расставь по местам и отмой
от пятен – не брезгуй трудом,
как прежде, когда возвращался домой
я после отлучки, – и дом
поблескивал стеклами окон-витрин,
готовый принять на постой, –
спокойным порядком гордился внутри,
умиротворял чистотой.
Ты призраку скажешь сердитое «Брысь!»,
один кавардак от него.
И все-таки в жизни моей приберись –
а вдруг она стоит того!