В пространстве нелюдимом
№ 4 2015
PRINTEMPS[1]
Дорога тянется в цветенье вишен
Туда, где праздничный закат в огне,
Трепещут ветры в бледной тишине,
Чей шепот в ветках еле-еле слышен.
Гора, темна, по контуру искрится,
А на ее плече, как дивный сон,
Малюсенькая церковь сыплет звон
В едва волнующуюся пшеницу.
Оратай циклопический в плаще
На небе вырос, два вола несется
Пред ним, в руках сжимает рукоять.
Хватает мельница за патлы солнце,
И, раскрутив, как камушек в праще,
В овраг зашвыривает – умирать.
БЕЛЫЕ МОТЫЛЬКИ
Зачем летите, души мертвых, вы
Как мотыльки, что манит вас, зачем вы
Слетаетесь к руке моей и с крыльев
Отряхиваете белесый пепел?
Жильцы гробов, где сон и тишина,
Свернувшись в вечных сумерках, как мыши
Летучие в ущельях каменистых,
Вы ждете мига ринуться во тьму.
Мне часто снится заунывный вой
Вампиров в приглушенном лунном свете
И залы колоссальные пещер,
Где тени светлячков во мгле летают.
А что такое жизнь? Всего лишь вспышка,
Пока из непроглядной темноты,
Гримасы корча, тянет руки кто-то
К мерцанью, что и так горит едва.
Что наша жизнь? Суденышко в пучинах
Под сводом антрацитового неба.
Она как лунный луч, заблудший в поле,
Мятущийся, не видимый никем.
Беда тому, кто видел час предсмертный,
Когда из предосенней тишины
Больного кличет смерть, чтоб попрощаться,
И как из глотки, будто бы из труб
Холодного и ржавого органа,
Последний воздух с хрипом выходил.
Беда тому, кто видел час предсмертный –
В нем ужас навсегда цветком расцвел.
Кто запер там нас после нашей смерти?
Что означают на воротах руны?
Что видят умирающие, жутко
Ворочая белесыми глазами?
ОФЕЛИЯ
I
В ее прическе водяные крысы,
Трепещут руки, будто плавники.
Вдоль зарослей триасового тиса
Ее несет течением реки.
В ее мозгу последнее светило
Погребено. Зачем плывет одна,
То в водорослях путаясь, она,
То шлейф влача из ряски или ила?
Коварный ветер, подобравшись сзади,
Сквозь частокол лиловых камышей,
Кидается внезапно из засады
На стаю взмывших тучей вверх мышей
Летучих. Белый угорь похотливо
Щекочет грудь ей. И светляк на лбу
Мерцает. Листьями ее судьбу
Оплакивает сгорбленная ива.
II
Жнивье. В крови измаран полдень потный;
Уснувший ветер. Вот она плывет,
Как птица, по пространству длинных вод,
И платье, как лебяжий пух бесплотный.
Опали мягко голубые веки.
Под блеск косы, звенящей широко,
Ей снится поцелуй, но далеко
Теперь он в этом сне ее навеки.
Она плывет туда, где шумный город,
Где бьет в плотину пенистый бурун
И эхом улиц, грохотом трибун
Туманный воздух вымаран и вспорот.
Туда, где звон дождем гниющим запит,
Где, как скелет, стоит подъемный кран,
Где, изможденный от глубоких ран,
Ползет кровавый круг с трудом на запад.
А кран стоит, молохом над рабами,
И смотрит с колоссальной высоты:
Сковали реку для него мосты
Гремящими надежными цепями.
Она плывет, для города незрима,
Но где она – там люд берет в тиски
Кромешной тенью черный дух тоски,
Она плывет все дальше: мимо, мимо…
Туда, где на алтарь приносит лето
Для мрака поздний, рдеющий закат.
Где тени на лугу вповал лежат,
Густея от того, что меньше света.
Поток несет в пространстве нелюдимом,
По стылым заводям продрогших зим,
По времени, где лишь огонь и дым –
Весь небосвод забит огнем и дымом.
ДАЧНЫЙ ПРАЗДНИК
Над клумбами висят и над забором,
Как гроздья, лампочки; стоят столбы,
Держа меж листьев желтые бобы,
И смотрят долу равнодушным взором.
На узких тропках говор, в бледный воздух
Летят ракеты под дискант трубы,
И рвутся в выси с грохотом пальбы,
Рассеиваясь и теряясь в звездах.
Под деревом пиликает скрипач,
За парой пара вертится по кругу.
Детишки бегают, играя в мяч.
А небо розово еще пока.
Дельфинами спешат вверху друг к другу
В застывшем темном море облака.
Перевод с немецкого Константина Матросова
[1] Printemps (фр.) – весна, весенняя пора.