Твоя рука

* * *

И потом сказал Он: лица Моего не можно тебе увидеть,
потому что человек не может увидеть Меня и остаться в живых.
И сказал Господь: вот место у Меня, стань на этой скале;
Когда же будет проходить слава Моя, Я поставлю тебя
в расселине скалы и покрою тебя рукою Моею, доколе не пройду.
                                                                              Исход, 33–20

Так с кем я каждый вечер говорю
о дне, который близится к концу,
о тихом часе, что дарован мне
со светлым камешком усталости на дне…

…о море, о песке, о Моисее,
за Богом шедшем так упорно,
и о народе, так покорно
служившем Богу и тельцу.
И вновь, и вновь о Моисее,
в отчаянье сжимавшем горсть песка,
о том, кто упросил Отца
явиться в силе, показаться в славе;
о Боге, что его поставил
в расселине скалы, как он просил,
и, мимо проходя, рукой накрыл
и не поранил, не испепелил…

Вот если б знать, что всё вокруг –
Твоя рука,
что этот парк, его испуг
под ветром, налетевшим вдруг,
деревья, небо и старушка
(не Ты ль послал ее сюда?) –
Твоя рука…

…и все же, иногда,
так тихо вечереет, что Нева,
как в озеро, в тебя готова влиться
(а Петропавловская крепость застрелиться
пыталась в полдень, но еще жива).
И с истинною дрожью очевидца
я чувствую, – во всем Твоя рука:
в теченье вечера, в предощущенье смерти,
в фигурке черной посреди песка
и даже в том, – я помню, – как тогда,
расправив вёсла, лодки уплывали
на комариных крылышках печали…

СВАНЕТИЯ

Помнишь ли пиков светлые лики
в льдистом сиянье,
плакальщиц в черном резкие крики
на отпеванье?

В горном селенье смерть, как сестрица,
рядом ютится:
в мглистом овраге, в облачной влаге,
в сморщенных лицах.

Что из земного может тягаться
с горным обличьем,
с их непостижной облачной грацией,
с хищностью птичьей.

Как не влюбиться в облик летящий,
времени чуждый,
как не поверить сути, искрящей
в зеркале Ушбы.

Вот потому так невозмутимы
горцев повадки, –
узкие тропы, долгие зимы,
снежные складки.

* * *
Вот ты переходишь проспект,
вот я прохожу через площадь,
и нас осеняют вослед
имперского города мощи.

Вот тот остановленный миг,
когда мы подходим друг к другу,
так плавный трагедии стих
выводит на сцену супругов.

Как будто сыграли в «замри!»
деревья, прохожие, птицы,
и мы остаемся одни
засвечены солнечным блицем.

И ужас, испытанный мной,
и мной пережитое счастье
подвластны, возможно, земной,
но не постигаемой власти.

Здесь время стесняется быть
и город стихает в смиренье,
и воздух готов повторить
последнее наше движенье.

Для нас этот город, для нас
пустого пространства величье,
высокого неба запас
и к нашей судьбе безразличье.