Там, где мой прах

УЛИЦЫ

Буэнос-айресские улицы
моею стали сутью.
Не жаждущие улицы,
стесненные толпой и суетою,
но сломанные улицы предместий,
почти не замечаемые по привычке,
те улицы окраин,
лишенные деревьев благочестья,
суровые дома осмеливаются едва где
под тяжестью бессмертных расстояний,
в видении глубоком потеряться
равнины и небес.
Для одинокого они – как обещанье,
ведь тысячи отдельных душ их населяют,
единственных пред временем и Богом,
и, безусловно, драгоценных.
На Запад, Север и на Юг
развернуты они – и родиной мне стали;
в стихах, что набросал я здесь, хотя бы
пусть развеваются их флаги.

КЛАДБИЩЕ РЕКОЛЕТА

Убежденные в бренности всего
столькими благородными утверждениями пыли,
мы говорили все медленнее и тише
среди длинных рядов усыпальниц,
чье красноречие мрака и мрамора
обещает и предвосхищает желанное
достоинство смерти.
Прекрасны гробницы,
обнаженная латынь и закрепленные роковые даты,
единение мрамора и цветов,
и площадки со свежестью патио,
и многие вчерашние дни истории,
сегодня заключенной и одинокой.
Мы перепутали это спокойствие со смертью
и думали, что желаем нашего конца,
и желали сна и безразличия.
Трепещущая в клинках и в страсти,
здесь спящая в плюще,
только жизнь существует.
Пространство и время – ее нормы,
волшебные инструменты души,
и когда она умирает,
с нею умирают пространство, и время, и смерть,
так же, как при угасании света
исчезают изображения в зеркалах,
которые уже истончил вечер.
Благодатная тень деревьев,
ветер с птицами, что кружится над ветвями,
душа, что рассеивается среди других душ, –
это чудо, что когда-нибудь прекратится,
чудо необъяснимое,
хотя его воображаемое повторение
наполняет страхом наши дни.
Вот о чем я думал на кладбище Реколета,
там, где мой прах.

СОНЕТ О ТАНГО, ПРОЗВУЧАВШЕМ В СУМЕРКАХ

Кто выразил все в этом старом танго,
чья сладость долгая остановила
меня у скромных, маленьких балконов
не твоего, цветущего квартала?

Я знаю, что c его тоской увидел
тот двор, что разглядел в одном предместье,
когда оно закатом озарилось.
Как никогда, в тот миг тебя любил я.

И, к музыке прильнув, я под луною,
под сердцем улицы, недвижно замер,
и ветер, погоняя ночь, промчался.

И танго вечное меня манило.
К созвездьям новым. К риску быть собою.
К воспоминанью, что ищу глазами.

ПРОЩАНИЕ

Вечер, прервавший наше прощание.

Вечер острый и восхитительный, и ужасающий, как темный ангел.
Вечер, когда наши губы жили в обнаженной близости поцелуев.

Неминуемое время разливалось над напрасным объятьем.
Мы вместе растрачивали страсть, не ради нас, но ради одиночества, уже близкого.

От нас отказался свет; ночь наступила поспешно.
Мы были у этой ограды, в этой тяжести мрака, которую уменьшала звезда.

Как тот, кто возвращается с далекого луга, я вернулся из твоего объятья.
Как тот, кто возвращается из страны клинков, я вернулся из твоих слез.

Вечер живой, длящийся, как сновиденье,
среди других вечеров.

А затем я ушел, настигая и оставляя позади
дневные пути и ночи.

УЛИЦА С РОЗОВЫМ МАГАЗИНОМ

Уже разбегаются взоры вечером по каждой улице
и, как предчувствие засухи, – дождь.

Уже все дороги так близко
и даже дорога чуда.

Ветер несет задержавшуюся зарю.
Заря – это наш страх делать разные вещи, она обрушивается на нас сверху.

Всю святую ночь я бродил,
и ее волнение меня оставляет
на этой улице, которая могла бы быть любой другой.

Здесь снова безопасность равнины
на горизонте,
и пустошь, рассеивающаяся в кустах и проводах,
и магазин, такой отчетливый, как растущая луна вчерашним вечером.

Родной, как воспоминание, угол улицы
с этими вытянутыми цоколями и обещанием патио.

Какое приятное свидетельство, вечная улица, потому что так мало в тебе увидели мои дни!
Свет уже царапает воздух.

Мои годы прошли дорогами земли и воды,
и только рядом с тобой я тебя чувствую, улица, суровая и розовая.

Я думаю, что вдруг твои стены придумали рассвет,
магазин, что на кончике ночи так отчетливо виден.

Я думаю, и мой голос становится среди домов
исповедью моей бедности:
я не вглядывался в реки, ни в море, ни в горы,
но со мной подружился свет Буэнос-Айреса,
и я кую стихи моей жизни и моей смерти в этом уличном свете.

Улица, большая и терпеливая,
ты единственная музыка, о которой знает моя жизнь.

Перевод с испанского Павла Алешина