Стихи разных лет

ПАТРУЛЬ

По вечерам взъерошенная птица
колотится в восточное окно.
«Чего ей надо, дуре? Что стучится?» –
Брось, Эрез, не узнаешь всё равно.

«Да больно уж поганая примета –
по чью-то душу стук, по чью-то плешь…» –
Послушай, Эрез, перестань про это;
давай-ка лучше партию в шеш-беш.

«А может, это парень из Тальмона,
застреленный во вторник на Парсе?» –
Уж лучше б ты заткнулся, слышь, ворона?!
Не каркай и помалкивай, как все…

И Граф встает, ладонью бьет будильник, —
Вставайте, братцы, время, нам пора…
И лезет в джип, как прежде – в холодильник,
а там жара, пустынная жара.

И мы встаем за Графом – я и Сами,
влезаем в джип и двигаем вперед…
А Эрез… Он выходит вместе с нами.
Не надо бы ему, но он идет.

ГОРА ЭЙВАЛЬ

Западный ветер – питерский старый знакомый
таскает с моря соленые глыбы тумана,
и тот садится белым мучнистым комом
на гору, проклятую, как ТАНАХом, так и Кораном.

Мой ветхий джип, переваливаясь с кочки на кочку,
натужно ревет, как сухогруз хрипатый.
Внизу постреливают. Шхем. Арафат и прочие
празднуют автономию, милые пострелята.

Еще десяток таких же вот странных дней
среди острых ящериц и дикого винограда,
и вниз – в стойло, запрягать коней –
не потому, что хочется, а потому, что зачем-то надо.

* * *
Так неохотно, медленно всплываешь
в какой-то скучный, сизый полумрак,
знакомый шкаф таращится, как враг,
а за окошком топчется, зевая,
унылый утренник в похмельной колотьбе,
и все плывет, плывет, плывет куда-то,
и новый день без срока и без даты
небритой харей тянется к тебе…
Довольно, прочь, изыди, сатана!
Гремит посудой в кухне Беатриче,
мурлычет кран, и радио талдычит,
и сладко жить в подушке полусна.

Совсем иной расклад в Стране Отцов:
здесь каждый день, как рыночный мухаммед
спешит навстречу, лыбится и манит,
и тычет свой лоток тебе в лицо.
Он хвалится, хитрит, наивно врет,
бежит вдогонку, жалуясь и ноя,
и что-то прячет, прячет за спиною…
а что – того и черт не разберет.

* * *
Судьба моя – как шахтный коридор,
Прорубленный неведомой бригадой:
Как ни петляй ему наперекор,
Он все равно доставит куда надо.

Когда-то, неразумен и упрям,
Я ждал развилок, верил в повороты…
Путь был извилист – коридор был прям,
Скала тверда – ни трещины, ни грота.

Потом, свои надежды истрепав, –
От стенки к стенке – утлая свобода –
Я шел туда, куда вела тропа,
Не тратя сил на поиски обхода.

Да есть ли тот обход? Поверх голов
Летит мой путь заветный, путь заветный…
На дудочке играет крысолов,
И дети входят в Лету, входят в Лету.

* * *
Зашаркали, зашаркали
по улице шаги,
зажав губами жаркими
движения изгиб.

Замажут жирной сажею
единственный клочок,
куда ступает радужный,
хрустальный башмачок.

Шершавыми ошметками
залепят звон камней,
чтоб ты весной короткою
не добралась ко мне.

* * *
Беспокойно как-то стало,
как-то все по пустякам…
жизнь надежду отхлестала
по упитанным щекам.

То ли ветер вербу клонит,
то ли чешется в спине,
то ли голод на Цейлоне,
то ли муха на стене.

Все куда-то тянут душу
одичавшие глаза –
то ли заповедь нарушить,
то ли кукиш показать,

то ли срок себе умерить,
крепко двери заперев…
За окошком тихо время
осыпается с дерев.

Будто пьяненький уродец
днями нашими кутит…
Бросишь камушек в колодец –
до воды не долетит.

КЕНИГСБЕРГ

Дядя дышит тяжело,
дядю выпить повело…
над разбитым Кенигсбергом
галки встали на крыло.

Бормотушная страда –
в доках пьянствует вода,
над разбитым Кенигсбергом
стонет галочья беда.

Ихних западных скорбей
от расейских голубей
над разбитым Кенигсбергом
не дождешься, хоть убей.

С моря тянет матерком…
скучно, вася, с дураком…
Заплевать могилу Канта
не дает горисполком.