Стихи из цикла «Страшные сказки»

БЛИЗНЕЦ

Один повар мне и говорит:
Притворись Хусаном, будь иногда Хусан.
Пусть жена по четвергам тебя не будит, пока солнце не зайдет,
А сама тем временем твои ступни, живот и мочки твоих ушей
Натирает этим именем; пусть настаивает его
В темном сухом месте – да хоть бы и в чреве своем –
А потом по одной средней пьялушке два раза в сутки тебе дает.
Это будет разумно, ибо ты рожден не один.
Ты – близнец. Погляди-ка в крышку моего казана:
Вот этот кусочек коричневой луны – это ты,
А вот этот, побольше, – твой брат…
Он вышел первым. Но знаешь, как у нас говорят:
Старший – более умный – он выходит вторым.
Он младшего посылает: «Иди, посмотри, что там?
Если все в порядке, кричи!» – И младший идет, и зовет.
Ты слышал зов? Ты не спутал его ни с чем?
Ты спешил или ждал?
Ты забыл или спал?
Эй, Хусан, где брат твой – Хасан?!

МЕРТВОЕ ЖИВОЕ

Обнял дерево – а оно мертво.
Пригубил воздуха – он мертв.
Раздвинул женщину – она мертва.
Выдохнул слово – мертвое оно.
Записал – стало еще мертвее.
Запомнил – мертвое, мертвое, мертвое.
Лег в могилу – и земля мертва.
Подумал о прошлом, подумал о будущем – пустое и мертвое, мертвое и пустое.
Встал, ощупал дух, понюхал тело – мертворожденное, мертвоумершее.
Даже мысль – и та мертва, потому что о мертвом, о мертвом.
И пришла любовь, и убила все мертвое.
И поставила меня стеречь это мертвое.
Почему меня? – живых спросите.
Налейте чаю.

СЕСТРИНЫ

А смерть ребенку не нужна.
Он и без нее хорошо растет.
Он и там прекрасно себя чует.
Младенцы Муравина Вера (1.06.2002–5.06.2002)
и Муравина Леся (1.06.2002–9.06.2002)
покоятся здесь.
Такие имена не могут исчезнуть.
Их уже не остановить.
И у моего сына (он старше сестер на 2 года и 2 месяца) будет выбор.
Леся или Вера?
Вера или Леся?
Вера станет врачом и вылечит всех-всех.
Леся увлечется флористикой, поэтому замуж выйдет довольно поздно.
Но выбор будет и у нее.
Сынок, динь-динь, ехать пора.

ЗЕРКАЛО

Я живу в окружении этих существ.
Восемь особей, восемь зверьков.
Иногда они дятлы.
Иногда они чайки.
Иногда они гады.
Чаще – мыши.
Пять раз в сутки я выпускаю их из клеток помолиться.
Они разворачивают свои кожаные книги
И читают мне вслух.
Правда, меня почти не видят.
Поэтому я обсуждаю услышанное с кем-нибудь другим.
Иногда мне не нужна их жизнь, мелкая и скоротечная.
Но я не настолько самонадеян, чтобы покончить с собой.
Во-первых, это невозможно.
Во-вторых… Вот я закрою один глаз – разве их станет вдвое меньше?
Моя жизнь моему богу ведь тоже ни к чему.
Но я живу.
Значит ли это, что его нет?
На всякий случай я спрашиваю: «Кокоэ э часо?»
На всякий случай я читаю мою книгу пятерично.
Я веду дневник.
Пока я писал это, их стало девять.

ПОТОК

Ну-у-у… Лорка Абрамян вышла за своего Абрамяна и сиганула в Израиль вслед за своим Петей Петровым.
Наргиза Насруллина защитила докторскую, потом защемила седалищный нерв, ныне пишет «Любовь и другие приключения Катапульты».
Аня Пучкова подалась в Нью-Йорк и растит там двойню, преподает в университете теорию хлопководства, грозится приехать.
Азиз Дедушкин все же купил диплом филолога русского языка, развелся, женился c помощью муллы, снова развелся, снова женился, уже с помощью батюшки, снова развелся, куда-то исчез – думаю, навсегда.
Роман Васильевич Лисицын, автор этикетки алмалыкского пива, уехал в Бутан, работает экскурсоводом, лечит (-ся?) эквусотерапией.
Флора Егумнова (в девичестве Иегумнова) по дороге в Джанхот утратила аккордеон, ударилась в короленковедение, сконструировала причал, надела соломенную шляпу, обзавелась проигрывателем «Аккорд» с алмазным звукоснимателем, скупает пластинки братьев Закировых, Сережи Парамонова, Флоры Пурим.
Эдуард Добродеев увлекся методологией, проектировщиком обуви Расулом, балийским театром, издал книгу о юго-восточной кухне, живет в Москве, где-то в Москве.
Соломон Аверин решил утопиться в Финском заливе, снял домик в Репино, теперь мечтает лежать между Ахматовой и Баснером.
Гриша Харипов: живет в Бостоне, стал первым стоматологом среди поэтов, правда, первым поэтом среди стоматологов ему не быть, пока жив Гоша Крупицын.
Другой поэт Артур Айрапетов изобрел новую модель прищепки, страшно разбогател, купил землю под Эйфелевой башней, подхватил птичий грипп, но умер в Ташкенте, там и похоронен, да.
Алена Белых получила «Русскую премию», прославилась под псевдонимом Ольга Седых, ушла в Рыльский монастырь, по другим сведениям – ударилась в свидетельство Иеговы, по другим сведениям – уехала рожать в Протвино.
Я? кто-то из них, не помню, прибавлю: не терплю электронной почты, отвечу на конверт с фотографией.

ХРОНОЛОГ

Со своей треногой он, как с древнею мерой,
ежедневно в течение всей прошлой осени
ровно в полдень раскладывался во дворе
и всегда с одного и того расстояния
делал щёлк в сторону подпершего карагач
трухлявого венского стула.
Склеенные меж собой и прокрученные на скорости 24 кадра/сек,
эти статические уловки должны были явить
ФОТОГРАФИЮ ВРЕМЕНИ.
3,5–4 секунды, и вот вам:
жест, артикуляция, ужимка,
гримаса, мина, корча –
короче, жизнь как она есть, ничто иное.
В его квартире все вертикали, говорят,
увешены были картинками с одним-единственным сюжетом:
ЗМЕЯ, ПОЖИРАЮЩАЯ СВОЙ ХВОСТ.
Огонь прибрал и змей, и рисовальщика –
деревянные дома часто сгорают на корню.
Вру, фотограф спасся:
Помню на мокрой золе топчущуюся фигуру.
Он что-то надеялся там найти,
среди обугленных бревен и оплавленного стекла.

Не знаю, не знаю…
В моей голове, когда думаю о времени,
рождаются другие образы и чудища,
странные пары, вроде:
ГОВОРЯЩИЕ УШИ,
СЪЕДОБНЫЕ ЗУБЫ.

ЧУДО

Оживший человек похож на каперс.
Он цельный, ибо только что был деревом.
Он так и говорит (еще не вполне членораздельно):
«Вижу-проходящие-деревья». – «А людей? людей видишь?» –
«Нет-вижу-воду». (Он только что был водой.)
«Вижу-турбину-гидроэлектростанции-
.                                 гигантский-оселок-
.                                                                вращающийся-жернов.
Эй-не подходи-ко-мне-опасно.
Что-делаешь-
.                       зачем-плюешь-мне-веки».
Оживший человек бьет воздух.
И вот он начинает крик, который зовут плач:
как будто рвут его на части, сейчас уронят.
Он видит человека.