* * *
Слова легки. Но неподъемен стыд.
И тот, кто в сердце промолчит
и не сорвется на стихи
до времени, тот в сентябре
сорвет пылающий ранет,
реальный, разнобокий. Нет,
он подождет… Уже хрустит
на том единственном дворе
снег первый, в детстве, в ноябре,
и мама в валенках идет.
И жизнь идет к концу и год.
И он чего-то там чертит, –
судьбой, как шерстью, меховит –
рукой ослабшей, в декабре –
шесть черных точек, три тире –
как выдох-вдох-и-выдох – монолит,
ведь каждый в будущем забыт.

* * *
Ты ждешь. Я не могу ее найти,
ту точку в одиночестве, в которой
объятия:
«Мой бедный, бедный, бедный,
растерянный несчастный мальчик».
И одиночество мое стареет.
Мне кажется, что я такой седою
иду к тебе, что, кажется, скажу…
Куда же ты? Зачем? Зачем же ты?..
Да я ли не бегу?
Через ступеньки –
вдох-вдох. Опять вдох-вдох. И выдох –
в полете лестничном.
Но лучше – без него,
без выдоха, без отдыхов. Потом.
Потом-потом.
Потом
я подсчитаю этажи.
Напрасно.
Эта фора… это – жизнь
прожитая спружинила чужая:
ты улетаешь.
Облако комфортно
протерто. Плед и смерть, и подлокотник.
Ты улетаешь.
Даже если ждешь.

* * *
Если между ладоней –
словно в рамку зажать:
и фасад, и фонтан, и еще полусад –
мы почти европейцы, уезжать никуда
нам не надо, не надо.
Здесь под бровью бетонной
есть навыкат вода
азиатского моря. Здесь можно держать
вместе: злобу и горе, бездарность и радость…

…Я люблю голубей остановок твоих,
ковыляют на красных, разбухших,
стоп-горящие лампочки… ух ты!
как спикировал он с небес!
……………………………………………
……………………………………………
Это самый живой испуг –
ухватить за рукав движенье
и в стихах стоять, в хризантемье
(»нет не эту, нет, лучше ту»)
и очнуться и потянуть
из ведра, из тугого братства,
из цветочных рядов у «Труда».
Да, из города. Но куда?
…и встречаться и расставаться
и уже собираться в путь.