Продление «Визы»

Пару лет назад, листая что попало с «русских» полок нью-йоркской библиотеки, я наткнулся на потрепанные альманахи «Поэзия» и «День поэзии» за 1989–1990 гг. В них, среди прочего, я обнаружил несколько стихотворений Дениса Новикова (1967–2004), которых не встречал прежде. Отксерокопировав нужные страницы, я поспешил поделиться своей находкой с Феликсом Чечиком, знатоком поэзии Новикова и составителем «Визы» (Воймега, 2007), наиболее полного на сегодняшний день собрания его стихотворений. Феликс в свою очередь переправил эти «неизвестные» стихи в журнал «Арион»[1], а кроме того подал идею собрать все стихотворения Д. Н., не вошедшие в сборник «Виза», в единую подборку для «Интерпоэзии». Таким образом, подборка представляет собой дополнение к «Визе», ее «продление». Помимо найденных мною ранних стихотворений, сюда вошли стихи, опубликованные в «Литературной Газете» (№ 40, 1999), а также стихотворение из альманаха «Личное Дело» (1991). От имени редакции «Интерпоэзии» я хотел бы поблагодарить Ф. Чечика за его неоценимый труд вообще и участие в данной публикации в частности.

Александр Стесин

* * *
Вся игра – различать, как оттенку
одному от других четырех
нацедили по капле… О стенку
брошен был и прижился горох.

Зелен дом, и высок, и бревенчат,
плоть от плоти сосны и куста,
и гороха столетнего венчик –
органический образ креста.

Все занятие – делишь на стопы –
раскусивший орех ремесла, –
засыпая, плащи и салопы,
что эпоха сюда нанесла.

Это их фантастический шорох,
где рукав залезает в рукав,
резонирует в чахлых заборах,
синим, тайным в траве посверкав.

* * *
Июнь. Испарина и мрак.
Давно надумал сделать слепок
с дождя на память… Только как?
Сноровки нет, прием не крепок,
А мозг горяч и размягчен,
Как воск свечи в разгаре бала,
Он схож со спущенным мячом,
С пустою пачкою «Опала»,
Что ливнем в Лету снесена…
Вот и верни потом обратно
Дух, исчезающий в парадном,
Пух, пролетевший вдоль окна…

* * *
Навсегда. Костенеющий лес, протянувшийся вдоль.
Уходя на заслуженный отдых, реалии скопом
получают отличия. Хочешь о прошлом? Изволь.
Только дай обещание больше не бредить потопом –
неушедшей водой, приводя в доказательство соль

на губах или нежные камни со дна.
Подбирая в снегу, пополняя коллекцию знаков
векового присутствия, скажешь: «Конечно, волна, –
и плечами пожмешь, дескать, климат везде одинаков, –
и у нас на Таганке смывает предметы она».

Это был не предмет, а автобусный долгий маршрут!
По две кассы в машине, счастливых билетов навалом.
Магазин. Костенеющий лес. Высыхающий пруд.
И на всех остановках вино одноклассники пьют
и сырком заедают, с пеленок довольствуясь малым…

Это связь моя с жизнью, так странно окрепшая тут.

* * *
Что слова? Ничего. Что молчанье?
Звуки музыки что? Ничего.
На плите разрывается чайник,
точно меткий снаряд ПВО.

Этот чайник реальней отпетой
дамы сердца валета бубей:
хочешь, ласк ее жарких отведай,
хочешь, чаю спокойно попей.

                                        конец 80-х

* * *
Отяжелевшая к вечеру чашка –
сахар, заварка –
долго на стол опускается, тяжко,
шатко и валко.

По не совсем характерной детали
автопортрета
можно судить, как смертельно устали
руки поэта.

* * *
я не прав но уже не воротишь
не раскрутишь обратно кино
пионер октябренок зародыш
эмбрион неизвестно кого

много лет я прошу извиненья
и устал будто яму копал
или землю пахал для сравненья
ниже семени будто упал

МАРГАРИТКА

Маргаритка ночная, цветок
из семейства вульгарных,
холодок на груди, завиток
из романов бульварных,

из вокзальных в цветочном раю
надышавшихся книжек
европейскую хрупкость твою
я паяльником выжег.

Я ее топором передал
и подправил стамеской,
и корявый рубанок рыдал
над ромашкой немецкой.

ЗВЕЗДА

Звезда, спасибо за твои дела.
Какое бескорыстное горенье
в небесном теле, теле без тепла,
какой носок, какое оперенье!

А голос твой на ангельский похож,
должно быть, я не слышу, я не знаю,
как ты не слышишь лесть мою и ложь,
и я напрасно грыжу надрываю.

ВКЛАДЧИК

пожар пожрал
с водой отжал
теперь прощай,
прощай навек
как человек
возьми на чай.

моя душа
уже ушла
и мне шумит
уйти вослед
из тьмы на свет
без пирамид

* * *
Я рад за тебя, повторяю упорно,
хоть плох кинофильм, где участвуешь ты.
Бывает и хуже, бывает и порно,
буквальную плоть обретают мечты.

А если серьезно, без глупых подначек,
я рад за тебя. Ты хотела кино –
и вышло кино, где давно уж не мальчик
увидел не девочку очень давно.

* * *
Возьми меня руками голыми,
ногами голыми обвей.
Я так измучился с глаголами
и речью правильной твоей.

Я так хочу забыть грамматику,
хочу с луной сравнить тебя.
Той, что дает, любя, лунатику
и оборотню, не любя.

* * *
Нельзя без горечи. Добавь по вкусу горечь –
и свой позор сумеешь искупить.
И ровно, сволочь, превратишься в полночь
и сядешь на пиру бессмертных пить.

Здесь для тебя оставлена лазейка:
бессмертные от горечи торчат,
она для них экзотика, как змейка
в бутылке – для владимирских девчат.

ТОК-ШОУ

Что это уже не Россия,
что это уже не Москва,
роняет уже не мессия
уже не слова.

«Когда попрекают не прошлым,
а будущим», – тема на ять,
но публике кажется пошлым
со свечкой стоять.

                                         1999

НИКОЛАЮ ТИХОНОВУ

Дайте силы нам пролететь над водой,
               .птицы, птицы!
Дайте мужество нам умереть под водой,
               .рыбы, рыбы!
                                  Д. Хармс

Долго-коротко… Кофе на кухне,
девяносто копеек строка
перевода-не ради куска.
Никакого сочувствия Кюхле.
Ваши гвозди пошли с молотка.

Ваши люди накрылись, драгун.
Никакого сочувствия, что вы…
Гвозди делали, гнули подковы
и багры мастерили, готовы
очевидцев извлечь из лагун.

Лили кольца на божию тварь.
Офицера со смертным грузилом
плавниками присыпали илом,
и летел с колокольни звонарь
при свидетелях в воздухе стылом.

Кюхельбекер, поплачь по своим,
тем, которым по крови, и нашим.
Босиком у воды постоим,
в небо глянем, гордыню смирим,
ничего-то потомкам не скажем.

Дай бог мужества рыбьего им.

[1] Ст-ния «Июнь. Испарина и мрак…» и «Навсегда. Костенеющий лес…» были опубликованы в «Арионе», № 4, 2007.