Присядь на дорогу

* * *
Я боюсь умереть, не боюсь умереть,
это «любит – не любит» игра;
вот бы чеховской душечкой скорбную треть
протянуть, да не хватит нутра;

можно кошкой гордиться, собакой болеть,
или просто жуком и шмелем
любоваться, но то, что сильнее, чем смерть,
не разбудишь в засохшем своем

заскорузлом, зажатом, привыкшем молчать,
под ледком, под его холодком,
а ведь было голодным, как стая волчат,
было щедрым, делилось пайком.

Отсвет жара осеннего, луч из окна,
упади мне на линзу зрачка,
пусть затеплит огонь световая волна
и спалит гордеца, дурачка.

* * *
Присядь на дорогу, мне нравится этот обычай,
чтоб лучше запомнить момент этот тающий, птичий,
и чтобы на сердце не груз расставания едкий,
а сразу полет, как у птицы, стартующей с ветки.
Помедли, душа, уходить из некрепкого тела,
ты в нем огрубела, но не до конца зачерствела,
дом не запирая и не оставляя ключи нам,
согрей на прощанье словами любви беспричинной.

ИТАЛИЯ 2022

1. LA MADDALENA

Спуститься по узкой прохладной лестнице
на круглую площадь,
с одного бока обрамленную бухтой,
войти в соседнюю дверь,
вдохнуть разноголосый запах свежего хлеба,
напоминающий об экзотических цветах,
в следующей лавочке купить ricotto gentile
и две груши,
маленькие и твердые, но уже сладкие.
Подумать, как я здесь оказалась?
Представить себе дерево, усыпанное крепкими желтыми грушами,
похожими на елочные игрушки.
Подняться по все еще прохладной лестнице, 50 ступенек,
выйти на балкон
и прочитать в телефоне про то,
что случилось в Украине за ночь и утро,
и после смотреть на бухту, ее синюю искрящуюся воду,
смотреть, пока на глаза не набегут
злые, похожие на маленькие груши,
слезы и не выкипят на уже разгоревшемся средиземноморском солнце,
не долетев до земли.

2.

У моря листья инжира
пахнут зелено-синим,
напоминая живо
Геленджик и безделье
после первого курса,
там не было только пиний.
Добавим Ладисполь в апреле
девяностого, как искусно
в нашей халупе солнце
съедало зимнюю плесень;
под пинией в продранном кресле
сидит отец, он не в курсе,
что опять в Европе.
Что если он там гоняет
сейчас на трофейном КаЭсе,
как тогда в 45-м?
Альцгеймер, наверное, знает.
Для нас он закутан халатом
бухарским и отдыхает;
я на работе в Джоинте,
муж подрядился строить,
мама под кустом инжирным
занята нежирным обедом,
мальчишкам покой неведом.
На земле и в небе сиеста,
отец поднимается с места
и тихо уходит в Бердянск, домой,
где пахнет гефилте фиш и прочей стряпней,
а значит, Песах, и будет афикоман,
дальше туман.
Уже мы ищем его всей семьей,
ребятам беготня, суета, семь бед,
у мамы сердце и остыл обед,
я врываюсь в чужую сиесту с криками
– uomo veccio, nero beretto?!!
не вижу белого света,
не жду ответа.
Черный берет скоро найден в канаве,
из дома напротив звонят городской управе,
потом в полицию,
муж, наверное, разозлится,
на меня за панику,
ничего не успевает случиться.
Отец приходит из ниоткуда сам,
мы не верим своим глазам,
он снова в кресле.
Пахнут пиния, солнце, инжир, все вместе,
к нам заходят гости,
ждем из Штатов известий,
где мы опустим кости.

* * *
Я на зиму не жалуюсь, что там,
я, скорее, ее патриотом
поневоле считаю себя;
на морозом прихваченной горке
я жую апельсинную корку,
варежку теребя.

Шьет и порет зима без подгонки,
вниз летишь на шершавой картонке,
ледяными ступеньками – вверх,
строго в очередь, всем ведь охота,
так и станешь ее патриотом,
чтобы всё как у всех.

Языком на морозе к железке
прилипала по глупости дерзкой,
вкус соленый во рту;
молчаливой и косноязычной
стала, будто все дерзости вычли
платежом по суду.

Но, в порыве везенья ли, страха,
в коридоры мороза и мрака
вышла и заблудилась в лесу,
и уже не вернулась с повинной;
жизнь, как ящерица, половиной
обломилась и всё.

Приросла, прижилась, загудела,
будто выдали новое тело,
как чужое на вырост пальто;
но зимой по привычке суровой
патриотом становишься снова
ни за что ни про что.

* * *
Кто яблоко с облаком не рифмовал,
тот не испытал себя, не рисковал,
не проще ль поддаться соблазну,
и легче становится сразу;
запретного яблока как не вкусить
тайком или с другом/подругой,
а облако ветер несет во всю прыть,
угнаться за ним и не пробуй;
срифмуем, авось не заметит никто
на вешалке смысла пустого пальто,
пока оно полнится ветром,
дыханьем и Ветхим Заветом.

* * *
Утром свет по стволам прибрежным стекает в пруд,
а к полудню пруд отраженьем платит с лихвой,
я бы ствол обняла, приросла и осталась тут,
на шершавую кору упав головой.

У прибрежной ивы много милых сестер,
незаметно станет больше сестрой одной,
ива плохо горит, не надо ее в костер,
плакать зато хорошо над водой, водой.