Прикосновение к Грузии

ПРИКОСНОВЕНИЕ К ГРУЗИИ

город-пуст-ни друзей-ни врагов,
все похоже на вместо и вроде.
смерть, как деньги, считает улов,
не у тех узнаёшь о свободе.

Нет у буквы стремления вверх,
нет у звука любви – воплотиться,
четвертуется чистый четверг,
отвергая возможность бесстыдства.

Как умыться теперь, не найти
рек, несущих не трупы, не горе
отражений уже позади
жизни. Здравствуй, Боржоми и Гори.

Здравствуй то, в чем одета была
заоконно, как сдача пейзажа,
нынче вписанного в тела
в виде почвы, гниения. Кража

древа, ветки, листа – вот она,
как к петле, приручила к потерям.
Приходящая ночью страна,
юг не даром – радаром доверен.

Если жизнь не нужна,
                                         .то жена
будет матерью новым поверьям.

Енисеям не сеять – нестись,
подрезая секирами север.
Стой, стреляй, все равно уже близь
с далью компас бесформенный сверил.

Стой, стреляй, все равно от огня
не уйти, как от яблока Еве.
Пуль зрачки и слепая броня,
нет пути ни на юг, ни на север.

Повернись, сивка-бурка, собой
не нарадуйся, выйди навстречу,
чингисхановых воинов вой
принимай лошадиной картечью.

Если жизнь не с тобой,
                                           .то женой
будет мать неродившимся. Речью.

И не дашь закурить, и не спишь,
не увидев лица на солдате.
Небо – мина для сорванных крыш.
На скале нарисован Гелати.

Матерь просит защиты Дитяти.

                                 23–24 (ночь).08.08

* * *
Развалины завалены
словами-буквовзрывами.
Кровавые испарины
восходов. Разве живы мы?

Смотри, какие виды тут:
гор головы, ткут реки тел
шаги, и Стикс завидует,
Харонов ворон вылетел

из лодки, что скворечника,
оставив перекладины
отверстиям, насечкам на
телах, душой украденных.

Чье имя в нас? Кем названы?
Каких овец Тебе пасти?
Простите, мои разные,
останусь в этой местности.

                                            23.08.08

ПРОСТО-НАРОДНЫЙ-ПЛАЧ

Едут мальчики выдумывать войну,
на войне выдумывая войну,
убивая, выдумывая…

Хорошо бы найти жену,
да такую жену,
чтобы дочь и ночь были, и дубы, моя

мама-девочка, не разрушены,
сосны созданы, ели сплетены
в плети ста ветров.

Ты прости, что в бок чей-то ранен суженый,
нет ребра в нем, нет, нет за ним стены,
только сердце-мышь. А в нем – ров.

А за ровом чужая – на разрыв – страна.
А за ревом – боль твоя как хранилище.
Мама-девочка, ты совсем одна,
не жена, и дети твои с Ним еще,

навсегда уже,
навсегда…

                                        29.08.08

КОНЕЦ СЦЕНАРИЯ

А в самом конце социального фильма:
сначала покажем кадры выжженного леса,
долго, долго, с пожарами над страной,
можно еще до этого – что было там жизнь назад.
Какие они красивые и густые, и разные! А облака! А небо…
Потом пускаем «Здесь птицы не поют»
в оригинальном исполнении Нины Ургант
(учитывая знание зрителей всех авторов и всей ситуации).
На фоне звука – немые растерянные лица темно-светло-разноволосых солдат.
На экране.
Допустима жестокость. Недопустима рифма.
Много, очень много убитых, кадры фрагментов тел.
Плачущих лиц. Дети смотрят прямо в экран (объектив).
Тут главное – дети.
Где «От Курска и Орла», зрители по идее должны начинать вставать.
Очень много убитых.
Конечно, все понимают, что никто не должен понять,
какая нынче нужна победа.

Заканчивается. Дальше немного попсы
для тех, кто немного сентиментален.
Фильм заканчивается, но акция продолжается.
В темноте из глубины сцены появляется автор фильма.
Возможно, женщина.
Тьма остается,
Свет-прожектор сужается, превращаясь в дорожку, по которой
она идет к краю –
если все-таки женщина,
и начинается «Прекрасное далёко»
в оригинальном исполнении трио «Меридиан».
Неожиданно для зрителей открываются двери – их в зале
должно быть несколько –
свет умножается или дробится, и в нем
появляются дети.
Темно-светло-разноволосые дети идут прямо к сцене.
На фоне слов и музыки.
На экране,
словно навстречу им,
появляются другие лица детей, еще при детской их жизни неживых,
из других городов, стран и времен (всем известно каких).
Они смотрят прямо.

После третьего куплета («Я клянусь, что стану чище и добрее») –
вновь неожиданно для зрителей –
режиссер с детьми – но тут главное: искренне –
спускается со сцены и проходит по дороге,
на которой нет следа.
Задняя стена зала вдруг оказывается не совсем стеной, –
нужен хороший сценограф, –
но занавесом, сквозь который они
проходят все, и зрители
видят уже только тени,
которые постепенно исчезают.
По дороге, на которой нет следа.
На занавесе, как на экране,
словно навстречу им,
появляются другие лица детей, еще при детской их жизни неживых,
из других городов, стран и времен (всем известно каких).
Они смотрят прямо.

                                                        3.09.08

ПРИГЛАШЕНИЕ НА ПИР

Если где-нибудь вымышлен станет
мир, в котором и выжить смогли,
и в каком-нибудь гавганистане
для бомбежек не хватит земли,
прилетайте на эту брусчатку,
где ходили пешком и вдвоем,
где, тревожа сетчатку и матку,
забавлялись непрожитым днем.
Где под чешское пиво от бури
белой облака вместо кроша
кружки край, унося хачапури
в тьму гортани, смеялись: душа.
А душа безголосая пела.
Колыбельную. Тихо. Вдали.
Так, как мама бы спеть не хотела,
но мы сами, мы сами смогли.

Прилетайте, и гости, и годы,
все мы слышим, и все нам дано.
Непредвиденный дар несвободы –
быть не с миром и в мире давно.

                                       4–5 (ночь).09.08

ВМЕСТО ПРОЩАНИЯ

Если, Дева, еще забредешь в этот край,
узнавай, но с трудом. С неохотой.
Голый вид, неприрученный к гордости краль,
черноризников, сам желторотый.

От скелетов рассохшихся хвойных, золой
вырисованной в них, словно тщится
пепел – быть. Напоследок дает золотой
солнца им небосводовещица.

Вот икона. А что остальному теперь?
Крали выкрали темень дремоты.
И мужи их ложатся в могилы, с петель
окон вырвавшись в ставень икоты.

Вставьте в них пустоту. С кем ли будут когда
то ли выблядки, то ли подростки?
Так и замер ландшафт у открытого рта.
Выпадая заглавьем из верстки.

Что еще, некрещеные гор черепа?
Торжествует, как призрак, язычник.
Попрощаться зашла, но, видать, не судьба
после клекотов ястребов зычных.

Подожди, это улица, лавра[1], аул?
Если вдруг различишь, подскажи мне.
Словно кто-то кого-то на жизнь обманул,
словно нету подножья вершине.

Этот край вытекает из крови Твоей
на невнятном безгласном Афоне.
Весь пейзаж – только груда заросших камней.
Вся молитвенность – «Дай». Ты давно мне

приходила (забыла) во сне, говоря.
Я, любуясь Тобою, уснула.
И крапленая карта без календаря
направления кажет, как дула.

Но на севере паче любого огня –
позолота в свечах и оградах,
приросла, будто кожа, срывай не храня,
не выносит Он этого на дух.

Ничего не выносит и вынесет Он,
твой Отец-не отец, сын-не Сыне,
поменяю, как климат и мат, этот тон
на любой псевдознавшей осине.

Вот Тебе Твои дети, а мне – не свои,
по раскиданным североюгам,
где вовек не бывало Господней любви
без нещадности к близким испугам.

Говорю как не знаю, и значит права,
с губ срывая, что целку, печать. Я
не смиренна, согбенна, смешна, как трава,
вверх глядящая в пору Зачатья.

                                                     13.09.08

ПЕСЕНКА НА ОДНОЙ СТРУНЕ
(исполняется на войне)

– Извини, – говорит один.
– Извини, – говорит другой.
А вокруг пустошь пуль да правил.

– Не хочу, – говорит. – Не хочу, –
говорит. Всюду неба нет.

Вот приходит Салахаддин,
на любой на земле святой
он из лучших был бы. Направил

нас с тобою к Его бичу
грех неведенья. В нем ответ.

Крестоносцы, устроив ряд,
протыкают – что говорят.
– Извини, если хочешь. – Из-
вини… Это всего лишь близь,
а вдали еще, а вдали
сколько будет гореть земли.

– Посмотри, солдат, се лоза.
– Се лоза, солдат, – говорю.

Ах ты пуля моя, егоза,
как у сердца тебя люблю.

Вот как вместе с ней полетим,
выпьем Крови из вино-градин.
Ни один из нас, ни один
друг у друга уже не украден.

К сентябрю или декабрю
как умрем, мы родимся, брат.
Извини. Обними. Велю.
Разговаривай невпопад.

Но на смену гремят Аттил
бесконечные жернова.
Я запомню, что ты простил.
Ты полюбишь мои слова.

                                         21.09.08

ПРОЩАНИЕ – СТИХОТВОРЦАМ

По Великому Повечерию,
по поветрию далека
собрались не друзья, дочерние
слова дети, Его рука
им давала кровь невечернюю,
рифмы вились, шипы венка,
не венец вам, поэты, верные
дети черного мотылька
неразвязанных букв, не Чермное
море, вставшее Ризой Той,
вам – не гроздь сгоревшую, серное
вместо ходу в предел иной,
но вам – радости неумеренной,
без меня, пейте прежних вод,
мне же гроздь летних пуль пристрелянных,
вам здесь выход, мне только – вход.

*
Приезжайте, внизу не свяжете
и вверху вам не быть. Вместим.
На небесной граничной пажити
если встретимся – только с Ним.

Веселитесь и пейте черное,
и ласкайте и ночь, и день.
Мне – Великое Повечерие
будет в радость, как терний тень.

Приезжайте и не увидите,
мне здесь выход, вам только – вход.
Как из горькой грозди-провидицы –
Кровь Вселённая, Деве – плод.

                                                 11.03.09

ИЗ МОНАСТЫРСКИХ ПЕСЕН

I

Выходит женщина-сестра,
бросает из ведра
на землю воду, ей с утра
послушник два бидона
принес. Аминь. И не стара,
не молода, она мудрена.

И бьет-ласкает пол и проч.
женщина-дочь,
ей солнце вслед глядит и прочь
уходит, глянув в два бидона.
Любовь ей в ступе не толочь,
внутри горит икона.

А вдалеке война шумна,
и плачет мужняя жена,
сотворена,
шлет Богу два поклона.
А третий выбросит война
на поле небосклона.

Святую воду певчий пьет,
и в алтаре монах поет,
и слышит Бог движенье нот,
и женщина в платке суконном,
в луч обращенная, идет
на тихий свет с амвона.

*
Вот так любовь течет с широт
неведомых, ведома.
Вот так Господь прощает. Вот
Он рядом, он в тебе живет,
как тихий голос дома.

II

– Где пахарь? Гущь ресничная в очах –
по краю неба-ока поле рвется,
колосьями моргая, вширь и вверх.

– Где плотник? Он ставил свой очаг,
ушел с женой и даром первородства
отца, кому Отец – не человек.

– Где пастырь? Овцы бродят, спутав шерсть,
ткут схимнику очередную ризу
монахини. И шелестит станок.

Все разбрелись, других не перечесть.
Склонившись ли, возвысившись. Но снизу
взываем и не спрашиваем: – Бог?

III

Вот построим для Бога дом.
Заведем вкруг него траву.
Горсть земли, семена в горсти.

Будут свечи в ночи потом.
Будут лица, как наяву.
Будет Он каждый взгляд нести.

А как к Богу придут – в приют.
Камень долю колен возьмет.
Руки вспыхнут речной водой.

Ранен утром церковный люд,
входит в окна чужой восход,
и не ранним грехом – с Тобой.

Раним шагом из двери – прочь,
по другим отзвенят ключи.
Будет трапеза поздним днем.

Коротка, словно выстрел, ночь.
А как встанем средь всей ночи
и построим для Бога дом.

                       февраль-март 2009

[1] Лаврами в древности назывались тропы, по которым в пустыне монахи ходили друг к другу в кельи.