Пейзажная лирика

* * *
В дверь, приоткрытую на ширину кошки,
входит сквозняк, острым пальцем ведет по коже.
Сильные снегопады заносят город
и набухает слово в горячем горле,

и вырывается птичкой из темной клетки.
Снова озноб и тоска и глотать таблетки,
ты не приедешь и ночью не отогреться.
Сны, как открытки с видами франций-греций,

но оттого наутро еще печальней.
Я позвонила богу – не отвечает.
Пальцы примерзли к диску, а трубка – к уху.
Я набрала твой номер – там тоже глухо.

А за окном бело, и летит красиво
снег под фонарь, и я говорю “спасибо”,
я подхожу, к стеклу прижимаюсь носом.
Воздух забит снежинками. Нас заносит.

Воздух рябит. Мы празднично, плавно тонем.
Медленно кружим в набухшем сыром картоне
наших домов-коробок. Вплываем в космос.
Пробую дозвониться, пока не поздно…

* * *
Мы как-то слишком не о том…
Но если ветер входит в дом,
я воскресаю –
и время катится к нулю…
Гляди: весна по февралю
идет босая.

Я говорю: взгляни наверх.
Там ход планет и свет навек.
Там бог бросает
в нас быстрым ворохом секунд,
что нашу жизнь пересекут –
и угасают.

Хватай их за хвосты рукой –
но день другой, но год другой,
но жизнь проходит
под стук колес, дверей, ножей,
под разговоры о душе
и о погоде…

Мы застываем в янтаре –
в тягучем липком январе,
в прозрачном марте;
и наше время навсегда
уходит в землю, как вода;
и всё на карте;

на карте белое пятно.
А впереди, гляди, темно
и прямо в окна
секунды сыплются дождем,
и ветер продувает дом,
и листья мокнут…

ПЕЙЗАЖНАЯ ЛИРИКА

Старого города каменная рука.
Речка, по ней бегущая, как строка
наспех о самом главном, когда  к доске.
Пишет на коже – камне – воде – песке.

Шепот воды, стирающий шум шагов…
Это река выходит из берегов.
Мокрая мышь в лихорадке, в бреду, в поту
заблаговременно держит пятак во рту.

* * *
под небо темно-синее с надкушенной луной
я выйду и неси меня и говори со мной
дорога бесконечная завязана узлом
зализывай залечивай души моей излом

по кругу да по краешку по сбитой колее
потонешь потеряешься в дождях и воронье
судьба бредет печальная как ослик в поводу
идет себе качается вздыхает на ходу

* * *
Летние запахи выветрились, иссохли.
Слякоть. Ботинки промокнут, начнутся сопли.
После придет зима, ничего не скажет,
будет печалью пичкать, как манной кашей.

Что тут поделаешь? Лезь на диван с ногами.
Будем сидеть, наигрывать на варгане,
вспомним, как плавали хиппи по Миссисипи…
Если кто позвонит – и на том спасибо.

Утром наступит безрадостный понедельник.
Пойду на работу, получу там немножко денег.
Куплю себе птицу и выпущу ранней ранью:
птица-синица, живи в своей Эривани.

* * *
Вот моя голова, вот жилец внутри.
Мир почти неразборчив сквозь -3.
Не прибавить диоптрий, смотри, как есть.
Далеко с галерки, с дешевых мест.
Ударяется слово в слепую жесть.
Ударяется в серую стену жест.

В лабиринте из улиц и этажей,
в лабиринте спутанных падежей,
посреди пространства и языка,
не нуждаясь в прочих системах мер,
я хожу-брожу, ошалев слегка,
как нырнувший в эврику Архимед.

Принесут телеграмму со словом “Пора”.
Джа подгонит прямо к двери корабль.
Но еще с рассвета лежит в пыли,
остывает птичий трехпалый след.
Это значит: поздно, меня здесь нет.
Гуси-лебеди унесли.

* * *
Оставить кофе на глоток;
оставить стирку на потом;
запрятать в стол на черный день
мой самый светлый сон под утро,
и чтобы холодом подуло,
и чтобы свитер твой надеть…

Река текла и утекла.
Когда на донышке – тепла,
в крови не остается лета.
Вокруг сплошное ОРВИ,
но я все так же о любви,
внося в разброд посильно лепту.

Я слишком много говорю.
Пора вернуться к букварю:
вот аз, вот Азия, вот узкий
трехдневный серпик в небесах.
Сесть у окна и буквы лузгать,
и все, что видишь, записать.