Неизданные стихи

* * *
Сквозь эту бетонную крышу,
за этой бетонной стеной
я голос мучительный слышу,
дрожащий, как будто больной.

Он что-то такое лепечет,
он что-то такое кричит,
и сердце леченое лечит,
навязчив, почти нарочит.

Я слушался долгие годы.
А нынче я тоже кричу:
– Твоей я не знаю природы
и власти твоей не хочу.

Для звуко – пример – подражанья,
………………… слуха не трожь.
Мне больше не надо дрожанья,
непереходящего в дрожь.

То демон вещает из ада?
То ангел вещает, скорбя?
Мне разницы нет и не надо.
Я очень устал от тебя.

* * *
Разбейте небо на квадраты.
Держите небо на прицеле.
Не прерывайте канонады,
Покуда не добьетесь цели.

Огонь пятнадцати республик
Испепелит врата Эдема.
Вот только не задеть бы спутник
Союз-16. Небо немо.

* * *
Россия, бедная Россия,
куда же жмут твои стопы?
Кругом правители косые
да молоткастые серпы.
Кругом бляхастые овчарки
да полушубковый конвой,
лишь хиппианские зачатки
Растут запретною травой.

                                  1982–1984

* * *
Словно лютен согласье, точеных ребек
деревенский напев в обработке пажа
одного, переросшего званье и век
между делом, от крови из пальца блажа,
развращенного климатом – «Выйти на снег».
Без отточия фраза, вне всякой связи
смысловой, но о счастье когда разговор,
всякой всячине, снятой с обочин стези
на ходу, когда хвастает опытный вор,
демонстрируя прочим добычу вблизи, –
я холщовой сумою трясу под столом.
И куда мне тягаться – наметанный глаз,
безупречная речь, комсомолок с веслом
больше тысячи он прикарманил зараз,
но, стесненный рождения поздним числом,
я имею назвать ощущенье всего,
посещавшее при обстоятельствах сна,
т.е. «выйти на снег из подъезда», зело
накануне. Готический шрифт, старина.
Неизвестный щипач зацепил божество.

                                         1982–1984

АВТОБУС

Толчея, как насекомое
на колесах. А вокруг
человеки незнакомые…
– Разрешите, я воткнусь
в мир взаимопонимания,
приминания с боков,
чей-то мамы поминания,
чемоданов, рюкзаков…
Заползают в кассу нехотя
трудовые пятаки.
– Не пихайтесь, смирно ехайте.
– Что сказала? Повтори!
За раздорами минутными
открывается сполна
непростой житейской мудрости
Глубина.
Сладко, с рожицей балдеющей,
мне простаивать в углу,
исколов глаза о девушку,
как об острую иглу.
Промелькнут худые плечики
и исчезнут за дверьми…
Крышка! В омуте отечества
зябнут щупальца Зимы.
Крышка! Синяя отметина
проступает на губах.
Издыхает в муках, мечется
пассажирская судьба.
Пропустите, гады, нехристи,
дайте глянуть на того,
кто сидит в уютном креслице
за рулем.

                             январь 1983

СТАРУХА

Старуха у меня бутылку просит.
Но в ней еще осталась половина
дешевого вина… Прищур совиный
и плащ, какой уже никто не носит.

Я допиваю долгими глотками
до капли содержимое, до капли…
Прищур погас, движения ослабли.
Один скелет в плаще бесцветной ткани.

Вот пауза-петля легла на шею,
и Время, будто чокнутое, вышло
из круга. А проклятая старуха
бутылку приняла из рук неслышно
и удалилась… Что ж я не пьянею?..

ОНА ИЗ ЭЛЕКТРИЧКИ И СЫРАЯ ВОДА
(отрывок из поэмы)

Снимая туфли тесные украдкой,
она, умея задник не помять,
в окно устремлена, горда укладкой
и маникюром. Как ее понять?

Но по тому, как одобряют хором
ее укладку населенный пункт,
кладущий на бессмертие с прибором,
и солнышко, и ветер-шалапут,

я понимаю: это пахнет Пасхой
под первый майский день и день второй.
Поглядывать на лезвие с опаской
и ванную кропить водой сырой

на третий день… И нынче будет примой
она в кругу сотрудниц и мужей,
соединив столь прочной, столь незримой,
испытанною нитью ворожей,

пожертвовав таким благоуханным,
судьбой оберегаемым таким,
чтобы подальше было от греха нам,
чтоб от греха подальше было им,

соединенным волосом – подальше…
Уж в населенном пункте из ружья
стреляют, и сотрудницы, поддавши,
соображают, что сейчас мужья

начнут давать дрозда, не разбирая.
И надо в темпе вальса со стола
посуду убирать… Вода сырая
такой бы кутерьмы не создала.

…А мы поем до слез и до прожилок,
дрожания поджилок и желез,
до страшного дышания в затылок,
до гибели от ужаса всерьез, –

знакомые картины. Наши песни
им головы морочат целый день.
Они бы нам маленько сбили спеси,
когда б не расстояние и лень,

и не педагогическая прихоть,
порука круговая от греха.
На волоске благоуханном прыгать,
не дать дрозда, в куплете петуха,

не запереться в ванной на задвижку,
вращение предвидя и сквозняк,
не присудить немедленную вышку
тем дачникам за дерзкий походняк…

…Но кончен бал. Она идет к постели.
На ягодицах капельки воды.
Стреляющие руки опустили,
поющие набрали в рот воды.

Она ложится, нас не замечая,
утомлена народною гульбой.
Она нам улыбается, кончая,
и размыкает волос над собой.

* * *
Библиотекарша одна,
и молодая аспирантка,
и нет на совести пятна,
и только длится перебранка.
И мой неистовый двойник,
тачавший мне сапог испанский,
испанский шивший воротник,
писавший номер арестантский,
все реже, реже входит в раж,
и разговор походит наш
на текст, усталыми чтецами
произносимый… Лишь часами
красноречиво, как ему
кривляке кажется, позеру,
болтает в воздухе. «Пошляк,
ну ладно, я тебя пройму.
Готов и к большему позору. –
Я заявляю – время шлак.
А деньги мусор. Слава дым.
Но путь с мечом, а не со стрелкой,
неявен, неисповедим,
неискупим минутой мелкой.
И что ты мне ответишь, гад,
меня преследующий в ванной,
ни разу в жизни наугад
вот так, негаданный, незваный
не позвонивший в дверь, вот так…
Отстань. И без того тоскливо.
Азербайджанский пил коньяк
республиканского разлива?
Пивал? А ты бывал в Баку?
И как там? «С дыркою в боку?»
Ну не сердись. Какая цаца.
Забот так много золотых,
когда избыл одну из них,
пора за следующую браться.

* * *
Четверти века (не смейся, ровесник и друг)
будто и не было. Я разжимаю кулак –
стоило ль жмуриться? Я изучаю каблук –
лаком сверкает. И это убийственный лак.

Четверти века (не смейся, холеный зверек)
будто и не было. Так по утрам на зубах
мятная паста, и сложен диван поперек,
окна раскрыты. Пускай милицейских собак.

Четверти века (не смейся, седой шарлатан)
будто и не было, золота и багреца,
дикой чинары, настигшей культурный платан
цепкою тенью – управой на тень беглеца.

Что по себе оставляет почивший москвич?
Ровно семь цифр, и на них увлажняется глаз,
книжку шерстя телефонную. Это постичь
четверти века с избытком хватило как раз

                                                              1992

Публикация Юлианы Новиковой