Насколько видит око

ВСТУПЛЕНИЕ

                Родился 21 декабря 1949 г. в г. Черновцы.
                                                                       Из анкеты

Я тоже лысею. Но весь еще не облысел,
хотя и родился в том городе на Буковине.
При Сталине коротко стригли, но чтобы совсем…
И вендиспансер занимался не СПИДом. А ныне –
в Эстонии буча, и в Азербайджане погром,
и страшное землетрясение в Ленинакане…
При Сталине тоже, бывало, дружили по гроб,
но чтобы в газете, в журнале, на телеэкране…
И больше того – он вполне обрусел и грузин
не меньше обидел, чем тех же армян и евреев.
А в наше-то время, когда о дрянной гонорее
лишь только мечтать остается, любой карантин
бессилен, и вместо очерченных лагерных зон –
Чернобыль и нечерноземье сплошное, и дети
не очень стремятся в штрафные условия эти
родиться. И собственно, если б не Гений времен
(уж в чем, а в пространствах являвший воочию гений),
то вся Буковина осталась бы за рубежом
и так и не ведала б мирных воссоединений,
поскольку не лезла сама на советский рожон.
И значит, отец мой, туркменский закончивший мед,
возможно б, лечил и украинский триппер, но все же
не ведал бы о черновицких дивчинах, и дед,
находчивый шорник, навряд ли искал бы там кожи,
а также квартиру (профессора, давшего деру)
и с дочерью там поселялся, родившей меня
здоровеньким, да – продовольчи товары в ту пору
не переводились (еще бы! – размер трудодня
полтинника лишь достигал в апогее оваций,
и старыми, и не рублей, а буквально полста
копеек) и ни химизаций, ни дезактиваций…
Эпохи той крест, он последующего креста
предстательнее оказался – и всякий родился.
А в тот наисталинский день появился и я,
и дед мой буденновец этим особо гордился
(и вся остальная советская наша семья).
В халатах-то белых, но официальность отбросив,
еще не убийцы, а сестры пока и врачи
по случаю праздника мне улыбались: «Кричи!»
Тем паче, назвали на «И», ну почти что Иосиф.
Война позади. И почти не стреляют. И фронт –
ну, сельскохозяйственный, литературный… Но чтобы –
народный, чтоб стенка на стенку, и филы и фобы –
в открытую… Этого не было. И горизонт –
прозрачный такой, что лишь только под стать первачу
и водке, дешевой, как при коммунизме… И небо…
«Зачем же так мерзко он шутит?»
                                                               .Конечно, шучу.
А вот не родился бы – и не шутил вообще бы.

                                                                     конец 80-х

ВАРИАЦИИ НА ТЕМЫ, 1

Мечты – они отдельно, а река,
насколько видит человечье око,
текла себе привольно и широко,
отсвечивая чистым серебром,
не зная о куплетах Маршака
про беспощадные бои с Днепром.

…Наутро – школа, а потом знаток
Шолом-Алейхема и Жюля Верна
спешил на плодоовощную базу,
к пахучему и шумному Евбазу,
а дальше день тянулся безразмерно –
дощечки, гвоздики и молоток.

…А в воскресенье – с самого утра.
Свободные во глубине двора
от радиотрясений Косиора,
отец мой со своим отцом на пару
латали нескончаемую тару –
сколачивали ящики из реек.

…А мне опять пришел позавчера
от незалэжных медиаевреек
призыв купить бойцам бронежилеты…
И что им не хватает серебра
на берегу ревучего Днепра,
неотличимого уже от Леты?..

ПАМЯТИ ДРУЖБ

Спасибо советской власти – мы были вместе.
Она отдельно, а мы и молоды, и любимы.
Грозила: «Бросьте!», а мы улыбались: «Здрасьте!»,
и все напасти – еще не пропасти, а глубины.

Не углублялись. Пели, не расставались.
А если души рвались на части – то от любови.
И мы смеялись, плакали, улыбались,
и не сорвались, и удержались на честном слове.

Дрожали звезды, костры лучились, дымы клубились
над городами, над морем синим и темным лесом.
И мы летели тоже, и улыбались,
неразделимы, как те же слава с капээсэсом.

ХАМСИН

По нерусской, нерусской, нерусской и неиудейской пустыне
мы пойдем на восток, на восток, и на юго-восток.
И остынут глаза на ветру, и словами простыми
перескажем заведомо неопалимый шесток.

Как мы двигались прочь от соленого, синего-синего моря
до зеленых дубрав у широких и медленных рек,
и на чартерных Илах и «Боингах», заново споря,
воротились на круг, поминая непрожитый век.

…На миру, на миру, на миру облетает миндаль Иудеи,
и летит аравийский песок – ни слезу прослезить,
и парит лепесток, и России далекой светлее,
и седее, чем вообразить.

МЕДИТАЦИЯ НА МУЗЫКУ М. М.

Это было со мною, или нет, не со мною…
или крымское лето звенело струною…
Ни за что не ручаюсь, но возвращаюсь,
я возвращаюсь в Ерусалим.

Небесами объято, в этом городе длится
все, что было когда-то, и все, что случится.
Может быть, и печалюсь, но возвращаюсь,
я возвращаюсь в Ерусалим.

В этом городе света и салютов раскаты,
будто перед войною, звучат виновато.
Все равно не отчаюсь, я возвращаюсь,
я возвращаюсь в Ерусалим.

За моею спиною этот город стеною,
и чимганское лето со мною, со мною.
Навсегда не прощаюсь, но возвращаюсь,
я возвращаюсь в Ерусалим.

И кунгурское лето, и одесское лето,
и московское лето со мною, со мною.
Не зову, не прощаюсь, но возвращаюсь,
я возвращаюсь в Ерусалим.