Начало речи

В «Одноразовых птицах»[1], итоговой книге Владимира Друка, собраны стихи, написанные в течение тридцати лет, с конца 70-х до 2008 г. Книга сопряжена с биографией Друка: хронограф поэта четко фиксирует события, сопутствующие созданию стихотворений: развал СССР, переезд в Штаты.

Однако не об исторических временах и не об узнаваемости мест пойдет здесь речь. И даже не о московской авангардной поэзии восьмидесятых, к которой Друк имел непосредственное отношение. Речь пойдет о механизмах стихотворчества, иначе говоря, о принципах и особенностях построения стихов в «Одноразовых птицах».

Друк не является литератором в расхожем понимании этого слова. Он не «занимается литературой», которая, согласно поэту, «есть сумма изощренных приемов для одурачивания читателя, подчинения его своей авторской воле и манипуляций его поведением». Развивая мысль поэта, скажем, что литератор, «дурачащий читателя», зачастую дурачит и самого себя, создавая иллюзорный мирок, который рушится при первом соприкосновении с непреложностью миропорядка. От жизни уйти можно только в смерть. Или – наоборот – навсегда возлюбить «вещность мира». Стихи Друка – о бытовании людей и предметов в пространстве и времени, т.е. о судьбе. При этом пространство умещается на ладони, а время – метафизическое время – претворено в последнюю судорогу пойманной пчелы: а я открывал ладонь, / и вытягивал руку, / и поднимал ее все выше и выше, / почти любуясь / пчелою, / ее золотым телом…

Слова в стихах поэта напоминают атомы, в которые верил Демокрит. Слова складываются в стиховое единство, стремительно обретают форму. В зазорах между словами-атомами остается воздух. Может быть, самое важное свойство этих стихов – нерасторжимость слов и воздушных пробелов между ними. Именно поэтому стихи Друка нужно читать вслух, проговаривать, потому как говорение здесь почти всегда переходит в дыхание, и наоборот:

как бы выбраться живым
нам из мертвого моря
и войти в Иерусалим
до начала, до рассвета
там – за белою стеною
за кузьмой сторожевым
начинается другая
непохожая на эту
неоконченная жизнь

Здесь, в Штатах, какой-нибудь склонный к бунтарству подросток, пожалуй, сказал бы, что автор Одноразовых птиц – настоящий badass (амер. англ. задира, наглец – с комплиментарным оттенком), и это звучало бы как высочайшая похвала, как – настоящий поэт. Владимир Друк отвергает любую условность, будь то руководство по компьютерному обеспечению или даже законы физики. У Друка – своя система координат:

я вынул ось координат.
и вбил в пространство словно гвоздь…

заявляет он в программном стихотворении, открывающем книгу. Кто сказал, что положение точки в пространстве можно раз и навсегда определить, измерив ее расстояние от трех плоскостей координат? Отчего не сгибается вертикальная ось, устремленная в звездное небо над нами? Владимир Друк преподает нам «веселую мудрость принципа относительности» (см. предисловие Татьяны Нешумовой):

а третью ось координат
я в небо бросил на авось
и ты ее туда же брось!

Друк отдает себе отчет в том, что при написании стихотворения существует опасность – пойти на поводу у языка, задохнуться под его наслоениями и даже не заметить, что задохнулся. Стихам Друка присуще драгоценное свойство, редкое в современной русской поэзии, – единство слова и мысли. Это спасительное единство – залог жизнестойкости неслучайных слов автора:

пока ты не поймешь что ты один
но состоящий из различных знаков
огня, воды, металла и земли,
замешанных однажды на любви

пока ты не поймешь что ты один
что мир един и всюду одинаков
а ты частично непереводим…

Поэт бунтует против нашей общей слепоты, не позволяющей в толпе различить человека. Он вызволяет нас из коллективного подсознательного. Вернее, все коллективное отбрасывается в сторону ради нахождения себя, ни-на-кого-не-похожего. Кто отнимет у нас последнее, что у нас еще осталось, – наше несходство с остальным миром? Карлу Густаву Юнгу Друк отвечает:

Но:
Петров не равен Козлову, а
Козлов не равен Петрову!

Одноразовые птицы» – локатор, уловитель эха, которое остается от мертвого, обессмысленного слова, взятого из телефонного справочника или из учебника по обществоведению. Эта книга – о неприятии пошлости общих слов и мест, потому что не бывает общих слов и общих мест. И опять Друк бунтует – воспользуюсь фразой Валерия Шубинского – против «счастливой бездумности» :

дас ист майне фрау это моя жена
майне фрау ист очаровательна
моя жена очаровательна
 
кто ист майне фрау
моя жена ист фрау
фрау ист очаровательна
фрау ист моя жена

Переезд в Америку не меняет фактуру стиха, но усиливает его энергетику. Перед нами довольно редкий случай: русский поэт Владимир Друк, состоявшийся и прозвучавший в России, обретает новый голос за ее пределами. Возрастает внутреннее напряжение. Слова и зазоры между ними накаляются. Тому порукой такие стихи, как «душа закрыта на учет», «я говорил на русском языке», «расшибалочка». Вот быстрый, захлебывающийся и вместе с тем неслучайный речитатив «расшибалочки»:

пахнет смертью и стихами
пахнет жареной картошкой
пахнет пивом
пахнет славой
пахнет свечкой
пахнет мамой

В стихах последних лет Друг чаще обращается к библейским образам. Перед нами – образец глубочайшей религиозной лирики:

собери меня, Всевышний,
собери
 
по осколкам на траве
по обрывкам в голове
 
собери меня, Господь,
и забери

Но даже в новейших стихах Друка узнаваем чистый голос поэта, звучащий за чертой литературной условности. Поэт не оставляет нам «пленительных иллюзий». Лет двадцать назад, в книге «Коммутатор» (1991), Друк сформулировал свое кредо, которое оказалось пророчеством: «…миф, иллюзия, пленительная иллюзия исчезнут, человек останется наедине с самим собой. И возникнет страх бездны. И начнется РЕЧЬ». И началась РЕЧЬ.

[1] Владимир Друк. Одноразовые птицы. М.: Новое Литературное Обозрение, 2008.