На дне нерукотворной чаши

* * *
Прекрасен ты в раннем тумане
утешающий Иерусалим,
врачующий наши раны
чистым теплом своим.
Одним ты древней короной,
мне – чашею золотой,
под месяцем мусульманским,
Давидовым небосклоном,
И вифлеемской звездой.
Месяц меркнет, звезда разгорается ярче,
юнеет, мужает пылающий небосвод.
Каплями крови светятся жизни наши
на дне этой вечной нерукотворной чаши,
Иерусалим утешает и душу жжет.

* * *
Камни жизни черной
и под солнцем тусклы.
Запах карантина
от цветов калины.
Бедное искусство,
говори красиво
о стране уставшей,
о слезах неволи
и об алкоголе,
моющем до блеска
камни жизни черной.

* * *
Но однажды женщине выпадет дар,
о котором уже не просит:
черный мед ночей, золотой пожар,
бабье лето, пьяная осень.
Поглядит в окно – там затеплен клен,
а за ним реки стужа голубая,
и приносит письма ей почтальон,
и она читает их, не вскрывая.
Ах, пора стареть, ах, пора забыть,
не к лицу ей эта обнова…
Голубая, алая, золотая нить
на судьбы полотне суровом.

* * *
Я выпала, как из кармана медяк,
из теплого дома попала в сквозняк,
я выиграла вдруг в лотерею.
Судьба не чурается стертых ходов,
дешевых эффектов, напыщенных слов,
ей-Богу, могла бы умнее.
Мне жалко актеров ее – неумех,
картонные страсти, и слезы, и смех,
что было в начале, неясно,
и все-таки я благодарна судьбе,
и жизнь хороша, говорю я тебе,
нежна, и щедра, и прекрасна.

* * *
Надо все простить, надо все забыть,
оказавшись перед чертой «не быть»,
разменяв свой мир на небесный прах,
с поцелуем родины на губах.
Я видала гору, где сатана
искушал Христа, и она черна.
Я всходила на гору, где Назарет,
а оттуда сверху видать весь свет
Эту горькую землю недаром чтут,
носят в ладанках и на гроб кладут.

* * *
Запах нашатыря, истлевшего снега,
воздух с примесью яда,
битый кирпич, дебильный Ильич…
Но только здесь я могу заговаривать тьму,
растворяться и ждать появленья
нескончаемой вереницы женщин –
блеклых теней, бредущих след в след
за высокой, в истлевшей шинели,
Ксенией, как свеча горящей.
Они приникают к окнам, вглядываются в спящих,
вдыхают запахи слез и страхов,
и благословляют землю под слоем гари,
плоское небо, кованый воздух,
все, чего не любили при жизни.

* * *
Проливается над кровлей Млечный Путь,
просыпаешься под кроткое «забудь»,
и идешь по краю волн за стариком
на лавандовый, полынный Меганом.
Я глядела в бирюзовые глаза,
говорят, она к печали, бирюза,
я вдыхала горьковатый лунный дым,
Ты вернулся к своим братьям – молодым.
Поспешаю за тобою следом в след,
то, что было моим Крымом, стало – смерть,
то, что было моим раем, стало дым.
Ты вернулся к своим братьям – молодым.

* * *
Сон под шелест дождя, мягкий туман,
сон, как экран, на котором мы вместе
бредем. Я укрыта твоим плащом,
запах тепла под ним сонный, как в детстве.
Дождь застилает глаза, ледяные капли
размывают, смешивают следы.
И земля под ногами черней беды.