Музыка в кадре
ЛИЦО И ГОЛОС
1
Зрение еще, зрение,
слух, слух,
тела дышащее строение,
лед сухой – дух,
шаг, еще шаг
через прорытый мрак,
гнется мосток,
воля к движенью, ток
крови еще не ослаб,
еще, еще,
вспыхивает, как лампа,
мозг горячо.
2
двое есть на земле
есть песчаный к озеру спуск
в паутине ель
ясных яблок вкус
двое есть и зыбь
всхлип белья с низин
спуска снись изгиб
белизны белков явна синь
время весь
день смотреть вдвоем
явный вкус и вес
в ясный воздуха взят объем
3
Темных закоулков тихих
в комнатах, где столько по углам
совести, и столько психов
медленно копило хлам,
или пауков, жучков древесных,
блудных дочерей и сыновей
темных закоулков тесных,
возвращайся, этот прах развей,
знаю, в доме плача сердце мудрых,
всё же горя всех похоронить
столько, сколько счастья в наших утрах –
одному другого не забыть,
не развеять, вот и бродит совесть
возле нас, чтоб заплатить могли
за безумный шепоток любви:
Бог и есть твое лицо и голос.
4
какой разрыв пространства ты
что так сгустилось в твой состав
как бы изнанка пустоты
внезапным шелком просияв
что так хотело затвердеть
из ничего себя соткать
и проясниться в жизнь и в смерть
как эта дрожь перебежать
5
Благодарю белой ночью сквозной
за выходящую из берегов
кровь, вдохновенье, окатывающее новизной,
небо, вынутое из меня,
за папиросу проспекта, протянутого к реке,
с огоньком светофора,
благодарю белой ночью, взбегающей налегке
за тобой по ступеням,
благодарю в этом городе тихих стен,
приснившемся самому себе
городе, несравненную тень
благодарю любви.
ОПУС
Однажды в феврале горел
наш дом, я на него смотрел.
Жена слез не лила,
стояла молча.
Дом раздирал огонь клыками в клочья,
пока он не сгорел дотла.
Там был отцовский портсигар,
мундштук, часы,
любимый елочный зеленый шар –
все то, что не положишь на весы –
в особенности, если это почерк писем.
Их пепел – дар небесным высям.
Еще альбом
тех фотографий черно-белых
с зимой, с деревьями в снегу, с катком,
с детьми в попытках неумелых
в «снегурочках» убогих с завитком.
Родители за праздничным столом.
Однажды, заболев, я сей
полночный опус начал,
уставившись в туза крестей
окна. Там дочь прошла и сын маячил.
Как странно, что не навестили.
Они меня за что-то не простили.
МУЗЫКА В КАДРЕ
день ангельский
да свет золотой,
сельский,
в окне сарай дровяной,
голубь, карниз,
их трое у
стола, рожок из-
под молока, агу,
семья из трех,
в пеленах дитя,
окно – то вдох,
вовсю светя,
то выдох, то
вдох, птичий грай,
ночь, стук лото –
желудь на сарай,
за ним другой,
проснусь – подать
до них рукой –
вот отец, вот мать,
от тех, кого в мире нет,
не падает тень
на золотой свет,
ангельский день.
* * *
Еще стихов, еще счастливейших
стихов, еще дождливых дней, –
оживший тлен земли, – дождливейших!
Смотри, становится темней.
И трав покров зеленоблещущий,
сверкая, стелется во мгле,
и луч закатный, быстро блекнущий,
последний, гаснет на земле.
Всей глубиной, в себя обрушенной,
я к жизнетаинству прильну,
и сдамся, встречно обнаруженный,
непререкаемому сну.
* * *
Фасады, забранные в сетки
пожарных лестниц,
и птичьи в небесах заметки –
блистанья лезвийц,
там замирает взгляд-скиталец,
в полях смиренья, –
так интенсивен этот танец
исчезновенья!
Все это ты, счастливец улиц,
ее поленниц
и щепок солнца, мой безумец
и отщепенец… –
вот он стоит возле киоска
и смотрит немо
на белый труд каменотеса,
на мрамор неба,
на облако, его прожилки,
на то, чем станем… –
и вновь идет, собрав пожитки,
спокойно-странен.