Мрачный Моцарт

После Осипа Мандельштама эпитет «великий» в русскоязычной поэзии монополизирован, похоже, навсегда. Вакантны лишь нижеследующие горные уровни; к их несомненному достоинству следует, впрочем, отнести тот факт, что речь идет не об одиноких пиках, а, скорее, о высоких плоскогорьях, где без помех, не касаясь друг друга локтями, могут разместиться сотни, если не тысячи стихотворцев прошлого, настоящего и будущего. Выдающийся. Большой. Значительный. Замечательный. Прекрасный. И так далее – вниз по склону, вплоть до автора любительских виршей в честь начальственного юбилея.

Алексей Цветков (1947–2022), скончавшийся в мае этого года в израильской клинике имени Вольфсона (пишут, что от острого лейкоза, осложненного тяжелым воспалением легких), был, несомненно, выдающимся мастером – одним из лучших современных поэтов. Порукой тому – его безупречный вкус, безупречный слух и безупречная техника – а в дополнение к этому еще и абсолютное владение словом – возможно, даже чрезмерное, превращающееся временами в чересчур жесткий контроль над анархической свободой, столь свойственной разношерстному, расхристанному по своей природе русскому языку.

Стихи Цветкова не бормочут, не лепечут, не задыхаются взахлеб – они настолько выверены, гармоничны и совершенны, что действительно не требуют никаких смысловых и ритмических подпорок в виде знаков препинания – просто потому, что не знают препон и не собираются препинаться с кем бы то ни было, включая и самого Всевышнего. В этом смысле поэт очень напоминает Моцарта – с одной важной оговоркой: в его стихах нет и тени светлого моцартовского легкомыслия. «Мрачный Моцарт» – такое определение подходит к нему, на мой взгляд, лучше всего.

«…И нет под снегами дороги домой» – писал он, формулируя здесь одну из основ своего мироощущения: ледяную, подснежную бездомность. Бездомность в изрыгнувшей его родине, о которой любой более-менее значительный поэт может с полным на то основанием произнести знаменитую фразу, начинающуюся словами «Черт догадал меня…» Бездомность на чужом Западе – эмигрантское бытие в кругу уехавших физически, но оставшихся, застрявших ментально. Бездомность последних израильских лет в стране, которую он попросту не успел ощутить своей. И – проблема самоидентификации, неотвратимо вытекающая из этого чувства бездомности.

Многие полагают, что поэт и не должен ассоциировать себя ни с чем, кроме собственного внутреннего мира. Не могу с этим согласиться. «Глубины» индивидуальной души не столь уж и глубоки. Действительно многогранные, сложные, непостижимые вещи и связанные с ними ценности пребывают только и исключительно снаружи – в бесконечно многообразном мире. Внутри же человека, в более чем ограниченном пространстве индивидуального «Я», пребывает лишь она – по-хозяйски расположившаяся там неминуемая смерть.

Так называемый «обычный человек» обычно затушевывает ее устрашающее присутствие обычными средствами, призванными подтвердить, что он все еще жив: погружением в быт, погоней за деньгами, любовными похождениями, адреналиновыми приключениями… У поэта нет такой возможности: род его занятий подразумевает постоянную рефлексию, так что в отсутствие внешних источников самоидентификации он неизбежно остается наедине с г-жой Смертью. Именно это и произошло с Мрачным Моцартом – выдающимся поэтом Алексеем Цветковым, светлая ему память.

Алексей Цветков

 *   *   *
теплый вечер дождями омыт
ветер кроны янтарные вытер
кто-то в парке сегодня убит
я прошел стороной и не видел
 
не клинок так любовь и вино
обеспечат плиту и ограду
потому что природой дано
совершить нам любую неправду
 
весь в ромашках редеющих трав
мало света и счастья немного
этот мир перед нами не прав
мы здесь пасынки слабого бога
 
заведу расшивную тетрадь
черный бархат на алой подкладке
чтобы всех кто рожден умирать
занести в алфавитном порядке
 
для каких-нибудь лучших веков
где судьба осторожней и строже
бродский проффер сопровский цветков
и ромашки
и бабочки тоже