Мечи и ножны

В микроскоп за мною следит агент,
шантрапа набивается мне в зятья,
и менты меня тормозят в столицах.

Тормозим на поворотах, скинем скорость на «ментов», приберем «гашетку» ради этих? Или нет?

Жизнь в ракушке, в провинции, в местной Кушке,
где никто не хохочет-канючит-щебечет-плачет…
под одеялом, на окраине, на подушке,
в коконе, камере без окон и без дверей,
где такой покой, словно выпил брома,
на опушке мироздания, где крики «Еврей, еврей!»
не значат ни высылки, ни погрома.

Никольский – умеющий прорваться из-под Сафо к Рембо, а потом все-таки все переиначить по-своему, великолепно это демонстрирует в недавней подборке стихов в 53-м номере «Иерусалимского журнала»[1]:

Безмятежные девы пойдут за быком, как ходили они испокон, чтобы не заскучать, побегут за абреком, вряд ли будет грядущее за итальянцем и греком, девы будут мычать, закрывая лицо, а внизу, где платили в метро пятаком, там построят мечеть, медресе…

Основная тема стихов Никольского – твое вчера, сегодня и завтра, а сквозь это все – женщина, мятущаяся, непознанная и совершенно понятная. Таких, как он, пишущих о Ней – единицы знаю. Примерно полвека читая подлинных любителей настоящих Женщин – от американских битников до сегодняшних русского Плахова или француженки Дюпре – замечу, редкое поэтическое высказывание настолько честно и бесшабашно, одновременно.

И задышать прерывисто в ритме гимна?
И они полюбят меня взаимно,
И гнобить не будут при каждом фоле…
Если не ошибаюсь, то скоро Зволле.
Значит, и без гимна домой доеду.
Ничего не отломится этой своре!

Когда зашкаливает влажность, или грядет очередная жара – надо написать книгу стихов. И назвать ее примерно так: «Постоянное присутствие женщины». Как Сергей Никольский, далее просто Никольский. Вот так и сделал – отодвинул жару и женщин, и книгу [2]. Про них, родных, любимых, иногда не очень –

Высохшие на Западе, увядшие на Востоке,
которым посвящены восторги и эти строки.

Вряд ли такое создал бы безусый юнец, порхающий в примавере чувственных инициаций. Он и о женщинах, девушках – ничего не знает. Очевидно, и старый пень с опустившимся на полшестого такое не напишет. Хотя советов надает… Про мальчика и мужа потом разберем. Перед нами – рыцарь из последних. Или все-таки нет?

сутенер чувиху свою пасет,
в Нидерландах пишет стихи пиит,
у рояля тенор свое поет,
бас-профундо свое басит.

Птицы гоношатся, щепка на щепке, сугроб на сугробихе осел. Внимательно читая Никольского, хочется иногда с левой засадить автору в пах. Это «иногда», натыкаясь на безусловную его мудрость, как-то превращается в спокойное «да», и примиряешься с его не опознанным другими романтичным сарказмом:

Ушлепок, недобиток, трагик, эпик
услышит разговор про Belle Epoque
захочет сделать самый точный слепок,
покуда не послышался хлопок…

Как из совсем недавних перекличек себя с самим собой – или вас с вашими внутренними врагами и лгунами:

Далеко унесло от Африки дурака –
здесь девицы белее снега и молока,
а зимою тут повсюду лежат снега…
И народ тебя в общем любит… Ага, ага.
У людей здесь такие же красные потроха…

Или это как вам?

Руки послушны и ноги послушны. Пока не обуза. Буду обузой – замедленность, лысина, пузо. Вся эта шваль из Союза не думала ни о здоровье… ни о зимовье, совсем не платила налоги… Я из Союза.

Всё, стрельба по мишеням – лежа, стоя, сидя и в прочих измерениях камуфляжей и камасутры, о которых в прошлой книге – ни гу-гу… Или больше. Это же война – скажете вы. Да, это война. Война и мир полов – одна из главных его тем. Поэт смотрит на нас издалека, и спокойно, правильными дозами – выдает, невзирая на наличие сексисток и нимфоманок, плечевых и домашних, за углом и в палате, в 20 и 70 – свой диалог с тем, кто думает об этом и о них. Целая галерея кармен, лоллобриджид, ведьм и святош – от школьной под-партой до менопаузных старух – здесь. С обвисшими этими и с заросшим тем. И наоборот. Но… как это сделано?!

Никольский любит женщину во всех проявлениях – флиртующей, дающей, мстящей и страдающей, иначе просто не состоялось бы ничего, потому

…что когда входит медхен, девушка, мисс, рагацца,
не стоит беспокоиться, клясться и зарекаться,
чтоб избежать ошибок и косяков.

Запросто называя вещи своими именами: в старость приходят чаще дряхлыми, юность беспечна, молодость прожжена, зрелость – сонм греховных «мук и радостей», он и диагнозы ставит аки доктор:

пока рука еще не стучит паркинсоном: SOS,
пока поднимаюсь по лестнице, не вспотев,
и охота любую из встречных дев
поцеловать взасос.

Никольский их целует, раздевает-одевает, молодит и старит – и так по-королевски, что ни одна пропойная бл… или высоких кровей избранница – не теряют достоинств своих. Обалдел, когда читал и перечитывал, но это – так. А что потом? «А потом закровило, богиня взяла мотовило, перерезала нитку…»

Автор всегда в диалоге (не факт, что вы ответите, читая, но к вам обращаются, эй: убери руку из ее трусов, или, наоборот, засунь как никто другой), хотя ответа он и не ждет. И созерцательность эта – очень нескользкая, никольская, оценочная, без обиняков:

Сразу включается ОТК,
проверяет половинки лимона под трикотажем…

Кто-то найдет в таком язвительность, кому-то не хватит присущего мужчинам цинизма, а я бы нашел просто тонкий психологический резонанс, ну вот, например:

Два чувака на двух мотоциклетах
к себе везут владелиц яйцеклеток.

Как это у него получается – наблажить, обворожить и убежать? Замечательно – то длинной, увесистой строкой, в которой сразу два пушкинских пятистопных, то перекрестной рифмой, то наглым а-ля Маршак переводом древнего грека, то очень бродским дольником.

Только я и помню язык пропавший,
утекший вместе с нефтью и жидким газом.

Это еще одна его ипостась – сурово процедить свое нелегкое про нынешнее время. То там, то тут. Знатно получается, однако.

Так бывает, если все дети в сборе,
или забыл, или вообще не думал, или всё горе мимо…
или умер… мертвое не ранимо…
Правило применимо к белым, цветным, раскосым,
все они встали в очередь за наркозом
или пьют вино, или глядят кино, или спешат к врачихам,
бегут к врачам,
получают опий, его до хрена в Европе.
люди в костюме, в робе, в шумном городе или тихом,
в темной комнате без обоев,
или светлой… себя успокоив и обезболив,
только так и отсыпаются по ночам.

Но мы отвлеклись от яйцеклеток – суть и поползновения которых на «наше всуе» автор раскрывает в лимонного цвета книжечке и в той самой цветастой подборке в ИЖ.

И чтобы читатель успел отдохнуть и снова всем воспрять, хитрый «летучий голландец» постоянно мигрирует – вот он в Берлине, вот уже в Амстердаме, вот подался в Швецию, тут вдруг возник на могилах закопанных чьих-то мужей в Приднестровье, или в будуарах их вдов в обоих полушариях, снова курит траву до бычка в своем Гронингене, а теперь в поезде, бороздящем просторы Апеннинского сапога или опять в самолете из Израиля в оранжевую страну.

Между этими его дурацкими поездками женщины не прекращаются – они живут, любят, пахнут, увлекают, сводят с ума, орут на всю Вселенную, помогают ломать кровати, мять траву и разрушать муравейники.

Редкое качество – без заигрывания и экивоков провозгласить простоту сложных сложностей между мальчиками и девочками, дядями и тетями, бабушками и (оставшимися на съедение бабушкам) дедушками. Очень редкими – с трубкой из венозной серой кожи, с постоянным геморроем или еще хуже.

Ну, а что вы хотели в итоге – косая ждет своих. В очередь.

А пока – этот автор так любит всех своих героинь, что даже старая сука с обвисшими грудями – красива – хоть сейчас под кисть на холст какому-нибудь Дега или Рубенсу.

Где найти одного, чтоб любил с октября и до Пасхи?

Или Мане – его краснофонарных, или Рафаэлю – изысканных с усиками породы, как в Русском музее до сих пор.

Два тела друг друга коснулись локтями,
потом потащило на автопилоте.

Что в действительности делает Никольский – он развенчивает некую слащавую романтику, одновременно будучи не циником, но стоиком. Он как будто ведет своих женщин сквозь зеркала, мужчин, детей и быт – посмотрите, они ведь прекрасны всегда, в любом проявлении их противоречивой, не понятой нами априори их загадочной натуры.

[1] http://magazines.russ.ru/ier/2016/53/nado-mnoj-i-toboj.html

[2] Никольский С. Постоянное присутствие женщины. «Библиотека Иерусалимского журнала», Иерусалим, 2014.